Отдельный отряд, составленный из самых бесстрашных сорвиголов, должен будет дождаться полуночи и, если все сложится наихудшим образом, связать во сне мисс Браун, как связали некогда изнуренного Гулливера. Тогда они смогут колоть ее булавками, пока она не откроет, где заточили Марию.

Поиски начались.

Тем временем, в сохранившей обстановку гостиной привычно сидели по сторонам от камина мисс Браун с викарием – два безмолвных истукана в вечернем платье. Лиллипуты могли разглядеть их сквозь окна и изпод дверей: викария облекало священническое одеяние из черного шелка, в руке он держал стакан кислого шерри, – наполненный до половины, поскольку скупость не позволяла ему выпить целый стакан; а мисс Браун, приукрасившая себя фиолетовой кружевной косыночкой, со своего рода надменной жадностью кушала шоколадки. Сказать друг дружке им было покамест нечего. Возможно, они размышляли о том, как лучше сломить дух Марии, и мечтали об огромном богатстве, которое расчитывали приобрести, продав маленьких островитян в рабство – цирку в «Олимпии» или киномагнатам в Голливуде.

Покончив с шоколадками, мисс Браун уселась за пианино и принялась играть церковные гимны.

Под треньканье пианино Народ лиллипутов безмолвно и встревоженно топотал по коридорам, и звук их шагов был не громче того, какой издает, ударяясь о землю, древесный листок.

Согласно инструкциям, они заглядывали под двери и звали повизгивающим шепотком: «Мария! Мария!». Они сноровисто лезли вверх по громадным ступеням, пользуясь доставленными фрегатом штурмовыми лестницами. Когда возникала необходимость спуститься, они съезжали по перилам. По коридорам они, сберегая время, передвигались бегом. Снаружи в непроглядной тени, отбрасываемой колонной Северного фасада, ждал вместе с бригадой неотложной помощи раздираемый нервной тревогой Профессор. Он боялся, что мисс Браун может застукать его и вновь обозвать несчастным шпиком, но еще сильнее боялся он за Марию.

В конце концов, послышалась быстрая пробежка как бы мышиных ног по мраморным плитам и показался запыхавшийся гонец. Рапорт в трех экземплярах он принести позабыл, но зато не забыл новостей. Профессор увязал его и бригаду неотложной помощи в пальто и со всех ног помчал вниз по лестнице, предназначавшейся когда-то для слуг.

Они летели вниз мимо пустых кладовок и чуланов для метел, вниз по деревянным ступеням, страшно отзывавшимся на удары Профессоровых гвоздями подбитых сапог; все глубже и глубже вниз – к каменным стенам, паутине и запаху покрытых плесенью пробок. Мимо клеток, в которых когда-то рядами лежали бутылки с вином, и чьих-то следов в пыли; мимо сводчатых склепов и метавшихся там теней, творимых Стряпухиным фонарем, который Профессор предусмотрительно прихватил; мимо тяжелого сейфа, где некогда, окруженный лучистой тьмой, лежал прославленный Бриллиант Мальплаке, в 480 карат, украденный Вильямом Мальплаке («Великим Мытарем») у Набоба Кокосы; мимо кирпичных арок, кладка которых скрывала, быть может, немало замурованных заживо Монтрезором вороватых любителей шерри; спеша, пробегали они мимо множества тяжких дверей, ведущих в винные погреба, дверей, снабженных снаружи засовами, но лишенных замков, и наконец, достигли последней, массивной двери, за которой помещалась темница. Дверь была заперта. Горсточка лиллипутов стояла пред ней, указывая на пыльный пол с отпечатками Марииных ног.

Дверь соорудили кода-то с таким расчетом, чтобы она выдержала удары боевого топора. Два слоя дерева, в одном из которых древесные волокна шли вдоль, а в другом поперек, так что никаким топором разрубить ее было невозможно. В давние дни, когда ее только-только навесил на петли кто-то из вассалов Вильгельма Завоевателя, дверь запиралась на громадный, размером с полено, какое сжигают на святки, деревянный брус, ходивший в двух больших пазах, оставленных в каменной кладке. Когда брус изъели черви, – а случилось это уже в пору правления королевы Елизаветы, – деревенский кузнец сковал взамен него железный замок. Замок этот и поныне оставался на месте и был заперт. Ключ, весивший два фунта и три унции, мисс Браун уволокла с собой. Помимо замка, на дверь примерно в то же время поставили несколько больших и крепких засовов. С ними особой возни не предвиделось, поскольку их достаточно было вытянуть из скоб, – если, конечно, вы находились перед дверью, а не за ней. Со времени Елизаветы немалое число людей потрудилось над дверью, стараясь сделать ее понадежнее. В пору Регентства кто-то оборудовал ее железными прутьями, такими же как те, из которых состояла оконная решетка, но и эти прутья выдвигались, подобно засовам. При королеве Виктории кто-то навесил на дверь подобие цепочки, на какие в жилых домах запирают изнутри входные двери. При короле Эдуарде сюда приехал специалист из Английского Банка и поставил на дверь наборный замок, которого никто на свете не мог отпереть без ключевого слова, – им, кстати сказать, было слово «Мнемозина» (один из герцогов владел лошадью, носившей это имя и победившей на Дерби.) При короле Георге V некий американец продал правившему тогда герцогу произведенный Йейлом десятишиллинговый замок. А при короле Георге VI к двери прикрепили полоски защищающей от газов и светомаскировочной бумаги, посредством которой ее можно было приклеивать к косяку. В общем, дверь была заперта.

Пожалуй, невежественная Амариллис, ничего ни о чем, кроме крикетных бэтсменов, не знающая, могла уже прийти к заключению, будто наш Профессор – просто-напросто незадачливый старичок. Поскольку он так много знал обо всем на свете, можно подумать, что он совершенно не разбирался в приемах проникновения со взломом. Что ж, если быть абсолютно честными, то придется признать – нет, не разбирался. Однако, – и как раз этим Профессор отличался от многих хорошо нам известных бэтсменов, – на плечах у него помещалась голова. Мы уже видели, как он с ее помощью установил, откуда взялся маленький Народ. И ныне, пока он стоял перед дверью подземной тюрьмы, голова его почти зримо увеличивалась в размерах, словно надуваемый футбольный мяч. Белые волосы на ней встали дыбом, как у кошки во время грозы; глаза почти утонули в глазницах от напряжения, вызванного концентрацией мысли; вены на висках пульсировали, словно сердце лягушки, а сами виски как бы встопырились, будто надкрылья надумавшего взлететь майского жука.

Обвисшая на петлях дверь содрогнулась.

– Вот именно, – сказал Профессор. – Перед нами дверь. Прошу вас, о ученейший из школьных учителей, выйдите немного вперед, чтобы помочь мне в моих размышлениях.

Лиллипуты, охваченные благоговением – не по причине размеров Профессора, но по причине его духовной мощи, – несколько подались вспять, а Школьный Учитель торжественно выступил вперед, готовый сделать все, что в его силах, и испытывая гордость за то, что дожил до этого дня.

– Когда? – вопросил Профессор, величаво оглаживая бороду и не отрывая сверкающих глаз от замка. – Когда дверь не является дверью? Вот загадка, которую мы, среди прочих, призваны разрешить и призваны не впервые. Hic labor, hoc opus est.

Пока он размышлял, лиллипуты старались придумать, как бы воспользоваться малостью своих размеров для одоления двери. Например, если бы Профессор поднял одного из них, тот мог бы просунуть ручонку в скважину елизаветинского замка и сдвинуть его перемычки, при условии, что они не слишком тугие. Но против наборного замка, открывавшегося тайным словом, их малость все равно оставалась бессильной, как и против американского, стоявшего на двери с внутренней стороны, отчего развинтить его никакой надежды не оставалось. Они шепотом обсуждали все это, как вдруг Профессор поднял руку, требуя тишины. Он надумал.

– Итак, когда же, – повторил он, – дверь не является дверью?

– Tibi ipsi, non mihi, – уважительно произнес Школьный Учитель, подразумевая: «Сдаюсь!»

– Когда она снята с петель.

Справедливость его суждения поразила всех, будто громом. Старый джентльмен мог бы еще указать, что большинство замков и запоров представляют собой чистой воды надувательство, что когда охотникам на лис встречается на пути запертая на цепь калитка, им нужно лишь приподнять другую ее сторону, и что человеку вообще свойственно при виде висячего замка замирать, словно при встрече с гремучей змеей, вместо того, чтобы отойти немного в сторону и влезть в окно. Но он только сказал: