Улыбка Бакстера стала шире. Если бы она действительно сердилась, то ни за что не стала бы до него дотрагиваться.

Рейф и Аиша сидели рядышком на мягкой низкой оттоманке и несколько минут после того, как вышли Бакстер с Лейлой и выбежал Али, хранили молчание.

Наконец, Рейф заговорил:

– Вы очень любите Лейлу, правда?

– Конечно, ведь мы с ней не просто подруги, она мне как мать.

– Лейла рассказывала мне, как вы встретились, – продолжил Рейф, – как она дала вам немного еды, а вы в ответ помогли ей с топливом для печи.

Немного помолчав, Аиша сказала:

– Она не просто дала мне поесть. Меня кормили и раньше. Лавочники на рынке иногда бросают беспризорникам испорченные фрукты и ломти чёрствого или поломавшегося хлеба. Они швыряют куски прямо в грязь и смотрят, как голодные дети подбирают их и запихивают в рот. Подобно крысам.

Рейф посмотрел на девушку в упор:

– Надеюсь, вы никогда не оказывались в столь отчаянном положении.

– Оказывалась. И часто. К тому моменту, как я встретила Лейлу, я не ела уже четыре дня, – проговорила Аиша лишённым красок голосом.

Руки Рейфа напряглись, костяшки пальцев побелели.

Аиша взглянула на него. Он всё ещё намеревается сделать из неё английскую леди. Ему следует многое о ней узнать.

– Мне было почти четырнадцать, я девять месяцев жила на улицах, – рассказывала она, – преимущественно воровством. Но за четыре дня до этого я увидела, как наказывают вора. Он выл по-звериному, когда ему отрубили руку, и я это слышала.

Тогда она в ужасе уставилась на культю, истекающую кровью. На руку, валяющуюся в грязи, с судорожно подергивающимися, как будто всё ещё живыми, пальцами.

Кто-то подобрал руку – Аиша не знала, отдали её стонущему вору или выбросили собакам. Она застыла, неспособная соображать от ужаса, что это её рука могла бы, подёргиваясь, лежать в пыли.

Яркие капельки крови собирали пыль и, прежде чем медленно впитаться, недолго покоились на земле.

– Говорят, кровь гуще, чем вода. И это правда.

– Я знаю, – жёстко произнёс Рейф. Какая-то нотка, прозвучавшая в его голосе, заставила Аишу посмотреть на него и вспомнить, что этот человек восемь лет провёл на войне.

Она вглядывалась в него, потрясённая. Ей довелось только раз увидеть случившееся с человеком несчастье, и она никогда этого не забудет. Но Рейф – на подобные ужасы ему приходилось смотреть снова и снова. Вероятно, он даже сам отрубал руки и убивал людей.

– Если вы были солдатом, вы, должно быть, видели такое много раз…

– Да, – резко перебил он, – но это ваша история, и я хочу её услышать.

И тут она задумалась, чтó значит для молодого человека многократно перенести всё это, потратить годы своей жизни на войну – сражаясь и выживая в суровых условиях, стараясь убивать и надеясь не быть убитым.

До вчерашнего дня его прошлое никак себя не проявляло. Он всегда был опрятным, элегантным и полностью владел собой. Может быть, даже слишком, подумала Аиша. Его аккуратность, сверкающие сапоги и безукоризненное бельё… Возможно, это такие же «доспехи», как её лохмотья и грязь?

У реки она увидела его с другой стороны – неприкрашенной, необузданной, грубой. Воитель. Солдат. Защитник.

Она никогда не забудет сверкающие голубые глаза, холодную, отстранённую улыбку, которую он нацепил, нападая на тех мужчин с голыми руками. Он разбил свои кулаки в кровь, ободрав костяшки пальцев, но когда всё закончилось, большая загрубелая рука, совсем ненадолго обхватившая её щёку, несла столько нежности, что после свершившегося насилия это просто ошеломляло.

– Значит, вы увидели казнь и стали бояться воровать, – подсказал он.

– Да, и четыре следующих дня я была очень голодна. – Пустой желудок терзал её непрерывно. Она жила, как крыса, подбирая объедки, где только могла.

– И вот тогда я учуяла восхитительнейший из ароматов, – Аиша улыбнулась. – Вы никогда не ели пирожков Лейлы, но, поверьте мне, если когда-нибудь… – она вздохнула. – Лейла, хотя тогда я не знала её имени, несла их по улице в закрытом подносе и продавала. Горячие, прямо из печи. Я пошла за ней, заглатывая запах, как если бы это была еда. Я надеялась, что, может быть, она бросит мне кусок раскрошившегося пирожка или сухарь. Но Лейла этого не сделала.

Рейф кивнул, поощряя Аишу продолжать.

– Я дошла за ней до её дома, но ничего не произошло. Она открыла калитку и помахала мне, приглашая войти.

– И вы вошли…

Она фыркнула.

– Нет, после девяти месяцев на улице я никому не доверяла. Так что она исчезла в доме и закрыла дверь, – Аиша печально улыбнулась. – Но я всё ещё не могла расстаться с этим запахом.

– Продолжайте, – с мрачным выражением на лице произнёс Рейф.

– Минуту спустя она вышла снова и положила пирожок на ступеньку, целый, нетронутый… – голос её дрогнул, и она сжала губы, вспоминая, пытаясь вернуть самообладание.

Рейф коснулся её руки, однако Аиша отдёрнула руку. Сейчас сострадание могло довести её до слёз. Господи, почему она так расчувствовалась? Ведь эту историю она рассказывала Али много раз.

Сглотнув, Аиша заставила себя продолжать:

– Лейла положила пирожок на ступеньку. Целый, без изъянов, пирожок лежал на красивой чистой тарелке. На тарелке.

Тогда от запаха пирожка её рот наполнился слюной, но вид тарелки вызвал у неё слёзы – даже сейчас, когда она просто вспоминала, мокрая пелена застилала ей глаза. Взглянув сквозь туман на Рейфа, Аиша обнаружила, что тот не понял.

Дрожащим голосом она пояснила:

– Понимаете, я не ела с тарелки много месяцев. Пирожок был восхитителен, но тарелка – тарелка означала, что я человек, а не… не…

– Не крыса, – тихо закончил Рейф и привлёк её к себе. Она кивнула и позволила себе прислониться к его большому надёжному плечу и, вдыхая чистый мужской аромат, осушить слёзы воспоминаний.

Её желудок неистово требовал съесть пирожок как можно быстрее и убежать. Но вместо этого она унесла тарелку в безопасное место и ела медленно, с наслаждением, как человеческое существо, а не крыса. Потому что тарелка напомнила ей о том, кто она такая.

Рейф протянул ей платок. Покрывшиеся корками костяшки его пальцев выглядели безобразно, платок был свежим. Аиша вытерла глаза.

– Всё ещё тёплый пирожок оказался просто восхитительным. За всю свою жизнь ничего вкуснее я не ела, – закончила она и, чувствуя себя немного глупо, всхлипнула в платок. Столько переживаний из-за тарелки!

– Лейла сказала, что после этого ты собирала топливо для её печи.

– Конечно, – Аиша села прямо и вернула платок, – она дала мне нечто бесценное, и я отплатила, чем могла. – Насколько возможно лучше она вымыла и высушила тарелку, а затем собрала вязанку веток и сухой травы, а также высохший верблюжий навоз.- Тем вечером Лейла дала мне не просто пирожок – она вернула мне себя.

Рейф кивнул.

– Понимаю.

– Я до сих пор перед ней в долгу, – добавила Аиша со значением.

Он прямо посмотрел в её глаза.

– Знаю. Я позабочусь о ней, как и обещал. Люди Бакстера прямо сейчас ведут переговоры о покупке дома в Александрии. Он будет оформлен на Лейлу и Али. Никто никогда не сможет его у них отобрать.

Аиша долго молчала. Она взяла в руки подушку и дрожащими пальцами начала играть бахромой.

– Хорошо, – наконец произнесла она слегка прерывающимся голосом. – Когда у Лейлы будет надёжный дом, а у Али работа, я поеду с вами в Англию.

Подбородок Аиши выражал твёрдость и решительность, но прекрасные глаза выдавали, как она огорчена.

Громадный шаг вперёд. Теперь Рейф осознал ту самонадеянность, с которой он считал её существование только лишь ужасным. Конечно, оно таким и было, но нельзя не замечать очевидного. За прошедшие несколько дней он узнал, что кроме нужды и тягостей в жизни Аиши присутствовала любовь, беззаветная любовь.

Рейф сознавал силу этого чувства. Хотя он никогда – во всяком случае вслух – не прибегал к слову «любовь», чтобы описать то, что испытывал к своим друзьям, однако наедине с самим собой он соглашался, что никак иначе это назвать нельзя. Гэйб, Гарри и Люк были ему ближе, чем родные братья. Дружба и безусловная взаимная поддержка позволили им всем пережить худшие времена на войне.