Отыскав визитку, Агния несколько раз набирала номер «красавца», но трубку на том конце провода никто не снимал. И тогда она решила отправиться по адресу.

Почему в раннем детстве родители Василия Афиногенова прозвали его дамским угодником, осталось никому не известным. Однако это прозвище оказалось пророческим.

В шестнадцать лет он перепортил половину девочек своего класса. Одноклассницы почему-то считали, что сделать это возможно только с ним. Причем каждая из них ходила с ним в такие дни, победно оглядывая других, как бы показывая остальным свою драгоценную добычу. Он же вел себя со всеми с ними по очереди так, словно каждая была единственной в мире, а все, что он с ней совершает, — священное действо. И когда одна из матерей, подслушав нечаянно телефонный разговор своей дочери, хотела устроить нечто вроде классного суда над ним, ни одна из девочек не захотела стать обвинительницей — все стремились быть его защитницами.

Скоро от одноклассниц Василий Афиногенов перешел в руки своей учительницы. Учительница была молода, красива, кокетлива. Несколько лет назад она развелась с мужем и сплавила четырехлетнего ребенка своим родителям. На весенних каникулах спонсоры устроили их классу экскурсионную поездку в Москву. Причем не нищенскую, когда зачуханной толпой едут в общих вагонах и спят на раскладушках, расставленных на сцене актового зала какой-нибудь школы на окраине столицы, а вполне респектабельную — с поездкой в «Стреле» и ночевкой в приличной гостинице. В их школе все было на уровне: ее курировали жены президентов страны и сам губернатор. Поэтому и спонсоры подбирались небедные.

При распределении билетов получилось так, что крайнее узкое купе — только с двумя полками: верхней и нижней, досталось Василию и учительнице. В остальных купе ехали четко по четыре девочки или по четыре мальчика. Поезд отходил за пять минут до полуночи. А дальше случилось то, что в следующие годы с Василием стало происходить постоянно. Оставшись вдвоем, он был так услужливо вежлив со своей дамой и такие, слегка смущаясь, по особенному мягко шутя, оказывал ей знаки обожания, что и молодая учительница не устояла.

Скоро он покинул купе, чтобы она переоделась и устроилась под одеялом. А потом вернулся, закрыл купе на задвижку и как бы собрался подняться на верхнюю полку. Но сначало заботливо нагнулся на мгновение над учительницей, чтобы подоткнуть ее слегка съехавшую постель.

В ответ она пожелала ему спокойной ночи и благодарно дотронулась до его руки. Это движение можно было расценить именно как знак благодарности, а можно — как призыв опустить голову чуть ниже. Он расценил именно так, и скоро губы их соединились. Под ровный стук колес Василий проделал с нею на узкой вагонной полке все, что в предыдущие месяцы делал с одноклассницами, но любовь с заторможенными от страха девочками по сравнению с тем, что он узнал здесь, казалась ему теперь малоинтересным занятием.

Экскурсия длилась неделю — с поездками в Загорск, Владимир и Суздаль. Днем Василий вел себя с учительницей почти отчужденно, лишь иногда тайно с ней перемигиваясь. Но каждую ночь осторожно исчезал из своего номера и, прокравшись по гостиничному коридору, появлялся в номере у нее, где она уже его поджидала.

— Боже мой! — повторяла она жарким шепотом. — Меня никто так хорошо не ласкал!

Расслабившись, они еще долго лежали обнявшись, и она рассказывала ему свои женские истории: про то, что бывший муж имел привычку, едва насытившись, мгновенно поворачиваться к ней спиной и засыпать с храпом; про то, как ее мало ценят в школе, а она, между прочим, получила красный диплом; про то, как она не одна такая — влюбившаяся в своего ученика, у них в школе уже был прецедент: в позапрошлом году учитель химии сразу после выпуска женился на своей ученице, а через пять месяцев она принесла ему двойню.

— Вот ведь как он постарался с ней — сразу двойню! — хихикала она ему в ухо. — Причем где! На столе в кабинете химии под портретом бородатого Менделеева! Менделеев, говорят, был влюбчивый, наверняка помогал им советами!

В последнюю ночь, уже в обратном поезде, она беззаботно пожаловалась:

— Представляешь! Я вроде бы залетела! Ну дела, не думала, что у нас сразу будет ребенок!

Класс, в котором учился Василий Афиногенов, был предпоследним, и превращаться в отца ребенка своей учительницы он был не готов. Но тут обрушились другие события, которые заставили его на несколько дней забыть о многом.

В те же дни, когда он ездил в Москву, его родители улетали в Японию на международную выставку. Лететь, по идее, должен был один отец, которому предстояло работать в российском павильоне, но отцу удалось пробить место и своей жене. По дороге назад, пролетая над Иркутском, их самолет взорвался в воздухе, и все, кто были в нем, погибли в одно мгновение.

Из родственников у Василия осталась только легендарная столичная двоюродная бабушка. Она приходилась младшей сестрой его покойной бабушке, была знаменитой московской красавицей, и, по уверениям родителей, Василий был весь в нее: только в законном браке эта дама сумела побывать что-то раз восемь. Но разводилась она всегда с умом, с каждым разводом приращивала свое благосостояние.

«Аэрофлот» ему выдал бесплатный билет до Иркутска и обратно на похороны останков родителей в братской могиле. А потом его навестила та самая московская бабушка. Она прошлась по четырехкомнатной квартире — отец как-никак был член-корром большой Академии и директором института. Бабушка с удовлетворением осмотрела обстановку, говорящую о прошлом достатке, и несколько раз повторила:

— Ничего, ничего, я тебя не брошу. Пока будешь получать от меня ежемесячное содержание, а потом, если захочешь учиться в Москве, продадим эту квартиру.

Бабушка уехала в тот же день, а когда Василий, проводив ее, вернулся с вокзала, позвонила учительница. Выяснилось, что как раз накануне у нее тяжело заболел ребенок, и она временно переехала к нему.

— Васенька, родной мой! Я ведь даже не знала, что у тебя такое несчастье! Надо было сказать мне сразу: я бы полетела с тобой. Бери немедленно машину — и ко мне на квартиру. Тебе сейчас нельзя оставаться одному, с тобой побудет моя сестра, я ей уже позвонила.

Сестра оказалась старше учительницы. И вроде бы даже лет на десять, хотя Василий этого почти не заметил. Она тоже не так давно развелась с мужем и жила сейчас одна. Они просидели довольно долго на кухне, и Василий впервые за эти дни заплакал, а она утешала, прижимая его голову к своей груди. Ему это так понравилось, что он стал уже имитировать слезы и понемногу целовать ее грудь сквозь тонкий халат. Потом они перешли в комнату, и как-то само получилось, что Василий исполнил с ней все, что делал с учительницей.

— Боже мой! Мне уже скоро сорок, а меня еще никогда никто так хорошо не ласкал! — шептала старшая сестра, не догадываясь о том, что слово в слово повторяет сказанное недавно младшей.

Скоро Василий вошел во вкус общения со зрелыми дамами. Он переходил от одной к другой, но проделывал это так изящно, что почти никто из них не устраивал ему сцен ревности и скандалов. К некоторым он возвращался снова, и они принимали его с благодарностью. Свою школу он оставил, но одна из дам, работавшая на ниве народного образования, сделала ему полуфиктивный аттестат.

Иногда дамы были серьезными деятельницами и важными фигурами. Они дарили ему дорогие подарки, стодолларовые бумажки. Василий все принимал — легко и с улыбкой.

Если же ему попадались школьницы, какие-нибудь старшеклассницы, он их не обходил тоже. Так было с дочерью одной из дам, которая поселила его в своей квартире, сочинив дочери историю о бедном студенте. Ночью он прокрадывался к даме, утром же юная дочь, сделав вид, что отправляется в школу, пряталась в подъезде соседнего дома и, едва дождавшись, когда мать уедет на службу, возвращалась домой и кричала с порога: