В статье рассказывалось о скандале, который разразился только что на всемирно известном аукционе Сотби. Сверху была даже надпись: «Горячий материал. Срочно в номер!»

Какая-то малоизвестная фирма попыталась выставить на продажу муляж мужчины, затянутый в татуированную кожу. Дирекция аукциона, возможно, допустила бы и такое экзотическое произведение, если бы об этом не пронюхали журналисты. Первыми всполошились европейские общества по охране животных. Они были уверены, что татуировка была нанесена на крупную, предварительно побритую живую обезьяну. Владелец фирмы, которая пыталась выставить этот муляж, от ответов на вопросы о происхождении татуировки уклонился, объясняя отказ анонимностью продавца. Тогда дотошные журналисты раскопали, что следы странного произведения ведут вроде бы в Центральную Африку, это подтверждало «обезьянье» происхождение татуировки. Но эксперты от анатомии уверяли, что татуированная кожа снята с человека белой расы, причем с живого или с только что умершего сразу же после смерти. Здесь пора было бы вмешаться Интерполу, но и муляж, и посредническая фирма неожиданно исчезли. А один из глав центрально-африканских государств сделал специальное заявление для прессы, в котором утверждал, что это произведение не имеет никакого отношения к традициям его страны и что последний раз у них на родине белый человек был съеден несколько десятилетий назад, причем самим правителем страны, который был впоследствии заочно осужден трибуналом за ритуальный каннибализм.

Искусствовед, в руки которого попали фотографии таинственных татуировок, с некоторой долей сомнения предполагал, что их автором может быть знаменитый русский художник Антон Шолохов, который, как известно, увлекался различными мистико-теософскими учениями, а в последний год жизни временами практиковал подобный род графики.

В любом случае попытка выставить на известный аукцион, хотя бы для предварительной оценки, разрисованную кожу, снятую, по всей видимости, с живого человека, поставила перед мировой художественной общественностью ряд серьезных моральных и юридических проблем. И решать их придется в недалеком будущем.

Под статьей в рамочке было дано еще одно горячее «сообщение» о том, что кроме «белого» Сотби уже несколько лет действует нелегальный «черный», где подобные экзотические люди-картины уже продавались анонимным коллекционерам. Причем их стоимость измеряется сотнями тысяч долларов.

И хотя про самого Гошу в этой статье не было сказано ни слова, Ева Захарьянц, отбросив журнал, долго сидела, окаменев от боли и ужаса. Такого изуверства, чтобы с живого человека снимали кожу, она представить не могла. А главное — с мыслью о том, что этим человеком мог стать ее сын, жить дальше было невозможно. Лучше умереть, чем носить это в душе.

Шолохов позвонил спустя месяц и при этом из Петербурга.

— Здравствуйте, моя красавица!

— Пока еще не ваша, — ответила Ника со смехом.

— Только пока. Я тот, кто хотел вас портретировать.

— Я узнала.

— Как видите, я покинул Париж. Только ради вас.

— Так уж и ради меня…

— Жажду вас видеть, и как можно скорее. Когда мы начнем? Может быть, завтра?

Завтра у нее как раз был свободный день.

— Хорошо, не буду вас мучить. Приду завтра. Ровно в полдень. Устраивает?

— Даже очень, — радостно отозвался Антон Шолохов и назвал адрес.

— Куда это ты прихорашиваешься? — мрачно поинтересовался утром Аркадий, глядя, как тщательно она наводит макияж.

— Разве я тебе не говорила? В Сиверскую съезжу. — Там у нее жила дальняя родственница, что-то вроде двоюродной тети.

— Ну-ну. Вернешься-то когда?

— К вечеру. — Она, улыбаясь, подошла к сидящему в кресле напротив телевизора мужу и поцеловала его в висок. — Не скучай.

— Ну-ну, — мрачно повторил Аркадий. — Постараюсь.

Эту Сиверскую Ника придумала только для того, чтобы муж не увязался за ней. Еще не хватало, чтобы он и на художника смотрел таким же мрачным взглядом. Она даже планировала после сеанса рисования и в самом деле съездить к тетке. Никогда прежде с нее портреты не писали, но она рассчитала, что дольше двух часов сеанс не продлится.

Одежда была на ней та, в какой она выходила обычно на люди — мини-юбка, колготки, блузка, волосы в две косы с большими бантами. Так сказать, пай-девочка, однако себе на уме. Старый иллюзионист дядя Витя этот ее стиль называл мечтой педофила. Особенно зверели от него некоторые тетки: они не могли совместить в сознании дорогой макияж с детской внешностью.

В доме художника это еще раз подтвердилось. Бабка, с которой Ника поднималась на лифте, долго и пристально рассматривала ее, хотя Ника сразу с ней поздоровалась в манере «пайдевочки». Не сдержавшись, уже выходя из лифта, бабка спросила:

— К кому же ты едешь, доченька? У нас вроде бы твоих одноклассниц нет.

И Ника в той же манере школьницы-скромницы, внутренне хохоча, ответила:

— К знакомому дяденьке.

Тетка от злости так грохнула дверью лифта, что вся лестница задрожала.

Небо заволокли темные жирные тучи, гром грохотал со всех сторон, зонтик Ника не взяла и поэтому в Сиверскую решила не ехать. Сеанс у художника длился не больше часа. Они только кофе успели выпить, потом Антон долго выбирал ей место относительно окон — то передвигал ее вместе со стулом вправо, то слегка разворачивал. И только стал делать набросок, как заявилась шумная компания приятелей.

— Ого, повернулся к детскому творчеству?! — весело прокомментировали они, увидев гостью.

— Это наша красавица, Ника, — отозвался Антон.

— Ника? А как по батюшке? — мгновенно повернул неловкую ситуацию один из гостей.

— Ну какое у богини может быть отчество? — возразил другой. — Боги, они ведь сироты.

— Почему же? — удивилась Ника. — Дочь Зевса, сестра Аполлона. Весь набор родственников в наличии.

Она решила держаться с ними по-взрослому, а не в привычной манере.

— Дела! — отозвался третий гость, выставляя на стол две бутылки вина. — Шел к другу, попал к богине. Прямо как в раю. Только закусить нечем. — И он повернулся к Антону: — Или ты, мои шер, закусь из Франции привез? Как современные боги насчет выпивки с человеком? — спросил он Нику. — Одобряют?

— Одобряют, — согласилась она. — Только я пойду. Дела у меня.

Гости уверяли ее, что зашли на полчасика, не больше, уговаривали остаться, но она знала, во что могут растянуться эти полчасика, решила им не мешать и выбежала на улицу. А на улице в это время погода круто менялась.

Пройти ей предстояло не так уж и далеко — полторы автобусных остановки. Автобуса не было видно, и она зашагала пешком — нарядная школьница, которая спешит по своим делам. Тут-то над ней и грохнуло в небе, и стало понятно, что с минуту на минуту начнется ливень.

В свой Дом Ника влетела, когда на лицо брызнули первые дождевые капли. Открыла дверь квартиры и сразу, еще в прихожей, почувствовала назойливый запах дешевых духов. «Заходил, что ли, кто из соседок?» — подумала она.

За дверью ванны слышалось шевеление, видимо, Аркадий решил в ее отсутствие или помыться, или что-нибудь постирать. Сбросив туфли, Ника просунула ноги в тапочки и вдруг услышала из-за двери голос:

— Аркунечка, голубь мой, я иду!

В ту же секунду дверь ванны распахнулась, и в ней появилась во весь громадный рост Клавка из цирковой обслуги. Голая. От неожиданности она громко взвизгнула.

— Что там такое? — спросил из комнаты Аркадий.

— Аркунечка! — пролепетала, как бы предупреждая об опасности, Клавка.

И тут же появился совершенно голый Аркадий.

На мгновение лицо его сделалось растерянным. Но только на мгновение. А потом он спросил тем недовольным голосом, каким отзывался, ко. да Ника принималась будить его утром:

— Чего так рано?

Небесный грохот уходил в сторону, но дождь продолжал хлестать по лужам, распластанным на асфальте. Ника промокла в первые же мгновения. Она бежала по улице из дома, в котором прожила почти десять лет, и ей было совершенно все равно какое она сейчас производит впечатление. Хорошо хоть туфли сообразила прихватить из прихожей.