Как будто - опоздало мое счастье. Думается, если бы "Чапаев" дался мне лет пяток назад - тогда он был бы вовремя, а теперь - теперь уж наполовину пропала, ослабела охота и к славе, к известности, почестям: зачем? Спрашиваю себя "зачем" - и ответа не вижу, не знаю, знаю, что нет его. Поэтому ради славы - не хочу себя растрачивать. Я вышел уж из того периода, когда блестки ее, мишура - влекли неотразимо, поглощали, подбивали на карьерную деятельность (часто фальшиво-ненужную), когда вместо работы была суета, когда единственной целью было самоутверждение. Не скажу, чтобы и теперь чуждо было стремленье дать знать о себе, зарекомендовать, покрасоваться, взять почет, - но это делается как-то по-другому, без фальшивой суетни, сосредоточенной, серьезной, широкой работой. Нет больше погони за грошовым, мимолетным успехом. Он стал мал. Он не удовлетворяет. Он смешон. Его стыжусь. А против большой славы ничего не имею, хочу.

Вот почему, между прочим, не разменивался на статьи, а написал большую книгу. Сразу большую книгу. И в дальнейшем план - создать их целую серию. Но именно больших книг, которые сразу обращали бы внимание, заставляли бы серьезно считаться, жили бы долго, не были бы подобны статьям-однодневкам... Знаю, что в статьях - живая жизнь момента, что по ним, по статьям, живут, ими руководствуются, их качество общественнополезное - несомненно и именно для практической, повседневной жизни. Полезны и книги. Но не так, не злободневно, не такому огромному количеству читателей и не по вопросам злободневной борьбы (это куда как редко!).

Большая книга - выраженная вовне самоудовлетворенность. Поэтому писание только больших книг - признак отрыва от живой жизни. Знаю. И все-таки пишу. Когда напишу 3 - 4, тогда приостановлюсь, лишь тогда, когда себя зарекомендую, когда будет фундамент... На "Чапаева" смотрю как на первый кирпич для фундамента. Из камней он - первый. А песчинки были - это тоже необходимо, утрамбовать надо было ими, чтобы кирпич положить, "Чапаева". Из песчинок - и "Красный десант". Роль этих маленьких, предварительных работ (очерки, заметки, воспоминания) была подготовительная: заявить кому надо, что я умею писать, пусть это знают и пусть не откажутся взять "Чапаева", настоящую работу, когда она будет готова.

И вот пришло время, когда можно спокойно класть кирпич за кирпичом, к чему же мне эта мелочная, розничная камарилья, с разною рыбешкой? Не нужна. И я ее - в сторону. Когда кто-нибудь просит... (а уже и просят!) дать очерк, заметку, статью - отказываюсь: некогда!

И в самом деле - готовлюсь ко второй работе, это, верно, будут "Таманцы"*, про которых говорил с Ковтюхом*. Засяду. Буду поглощен...

18 м а р т а

Позвонил в Истпарт: что слышно?

- У нас уже на руках, торопитесь.

Я сорвался, помчался. Вхожу с замираньем. Увидел, поражен не был, даже охладился, ибо обложка бледна показалась. Тут же скоро случился Лепешинский, улыбается доброй старческой улыбкой, жмет руку:

- Хорошо. Очень хорошо. Это одно из лучших наших изданий... Особенно в таком роде - в таком роде еще не бывало. Это ново. Читать нельзя иных мест без волнения. Очень, очень хорошо... Успех будет большой, распространяется быстро... Хорошо. Очень хорошо.

Меня эти речи старейшего большевика-литератора взволновали и обрадовали.

- Пантелеймон Николаевич, я хотел бы вам книжку на память и надпись на ней.

- Очень, очень рад буду. Ну-ка, сейчас же давайте-ка, сразу.

И он искренне, радостно засуетился. Книга скоро была у меня в руках. Написал: "Уважаемому Пантелеймону Николаевичу Лепешинскому, чья рука по-дружески, бережно, любовно прошлась по "Чапаеву" и устранила добрую половину его недостатков. Этой помощи никогда не забуду".

Он с влажными глазами, торопясь, когда уже прочитал и снова вышел ко мне:

- Это напрасно... Слишком... Очень уж вы...

А я ему так благодарен, так благодарен, ведь это он посоветовал создать "Чапаева"; все первые мысли, первые разговоры были только с ним одним. Спасибо. Очень спасибо. Взял я книгу, бегом до дому. Торжествовали с Наей вместе. Рад я, конечно, высокоторжественно. Надежд много.

Теперь - теперь за "Мятеж". Лепешинский, который, видимо, намерен теперь держаться за меня как сотрудника (так показалось по его отношению), обещал выписать из Турктрибунала все "мятежные" материалы. Отлично. А я с своей стороны напишу в Турккомиссию - там Любимов. Займусь этим делом солидно. На год, на полтора. А в промежутках думаю рассыпаться очерками: ведь так много и материала, и мыслей, и чувств. Взволнован. Хочу писать, писать, писать.

7 а п р е л я

"ТАМАНЦЫ"

Сел за новую книгу. Видимо, назову ее "Таманцы" - это поход Таманской армии в 1918 - 1919 годах. Я хочу в этой книжке захватить только поход с полуострова до момента овладения Армавиром, а на Ставрополь и на Астрахань или оставить совсем, или оставить до будущих работ (продолжение?), а может быть, впрочем, и к этой работе как-нибудь пришью, смотря по тому, как пойдет работа, как это легко произойдет, насколько будет необходимо по самой работе...

Насколько овладею материалом - того еще не представляю. Особенно трудно будет мне справляться с бытом и станиц, и полчищ армии, и населения по пути следования, и всего-всего, что так жадно ищу теперь по словарям, путеводителям, "Живописным Россиям"*, разным книжкам и статьям. Природу надо понять. А для этого, кроме воспоминаний да картин, под руками нет ничего, точного знания нет. Писать будет неизмеримо трудней, чем "Чапаева", - того отмахал все больше по своим запискам, а для "Таманцев" записок ведь нет никаких - тут или сжирай с того, что уже где-нибудь напечатано, или "твори", то есть измышляй, выдумывай.

Носится мысль - дать роман, настоящий роман на линии похода Таманской армии, где главными действующими лицами взять не Ковтюха, Матвеева, Батурина, а вымышленных лиц, из которых одни были бы типичны для командиров-таманцев, другие для таманцев-красноармейцев. Не знаю.

Пока ни на чем определенном не встал. И не знаю еще, не представляю себе - от чего будет зависеть выбор той или иной формы. С материалом больше чем наполовину ознакомился; Ковтюх даст лишь одни детали и ровно ничего нового по существу (то есть разговоры с ним), Полуян о самой Там(анской) армии - тоже Африк не откроет - он только о Кавказе вообще говорить станет. Значит - конец! А в то же время формы себе не представляю. Что натолкнет? Вероятно, как всегда, какая-нибудь на первый взгляд совершенно малозначительная причина: фактик внешний, собственная, "вдруг" налетевшая мысль, чье-нибудь слово, чья-нибудь мысль, которую он обронит, сам не зная, не предвидя ее для меня значения - прочту ли что-нибудь, увижу ли - обычно это всегда так случается. В голове стая мыслей, планов, предположений, они мнутся, перекручиваются беспорядочно и хаотично, ни одного из-под и из-за другого не видно отчетливо, а вот какая-нибудь так называемая "случайность", подобно острому-острому крючку, пронзает эту хаотическую груду, выхватывает оттуда одну составную частичку, живо-живо отряхивает с нее все приставшее, все наносное и случайное и в совершенно чистом виде эту частичку кладет перед твоими смятенными мыслями и чувствами. И она, очищенная, убеждает тебя неотразимо. Так вот берешься всегда за форму: "сама приходит". Ну, раз так - должна будет прийти и на этот раз. А я подожду.

16 а п р е л я

ПЕРВЫЙ ОТЗЫВ О "ЧАПАЕВЕ"

Я их долго ждал. Напряженно ждал. Нервно, с захватывающим интересом, то с радостью, то с робостью, я ждал их, этих отзывов. Сегодня читаю в "Известиях ВЦИК" (15 апреля 1925 г.) за подписью Г. В. отличный, великолепный отзыв. Он радует. Он ободряет. Он гордо вздымает мою голову, подталкивает быстро, энергично, еще с большей любовью и внимательностью работать над новой книгой, над "Таманцами". Отзыв меня не обескуражит. Вреда от него никакого не будет. Отнесся я к нему очень здраво. Преувеличений не чувствую. А особенно дорого то обстоятельство, что даже и прикинуть не могу - кто написал, что за милый незнакомец. Видимо, в ближайших номерах разных журналов появятся еще отзывы, об этом слышал от близких литераторов. Особенно занятно встретить отзыв строго-критический...