Ночь впитала в себя все звуки. Пустынному переулку, по которому шел Юрков, казалось, не будет конца. Ноги, уже не подвластные рассудку, переступали машинально, мысли тяжело ворочались в черепной коробке – путаные, несвязные, нелепые. Мучила жажда.

На водоразборную колонку он наткнулся случайно – споткнулся, ушиб колено, едва не упал, но успел придержаться за чахлый тополек возле тротуара.

Пил долго, жадно, взахлеб. Затем опустился на колени, подставил голову под холодную струю и стоял в такой неудобной позе до тех пор, пока хмельной ералаш в голове не уступил место связному и цельному восприятию окружающего.

Поднялся, вынул из кармана носовой платок, вытер мокрое лицо, шею, пригладил волосы. Закурил. Потоптался несколько минут в нерешительности, пытаясь сообразить, где он находится. Не получилось. Тогда он поплелся дальше, все убыстряя шаг, в конец переулка, где ярко светилась лампочка фонаря и где изредка мигали огоньки автомобильных фар на шоссе.

Такси проносились мимо, не останавливаясь. Устав поднимать руку, он выругался и хотел было перейти на другую сторону автострады, как возле него притормозили "Жигули"…

Ехал, клевал носом – хотелось спать. Уже возле общежития вдруг встрепенулся, очнувшись от полузабытья.

– Стоп! Давай, дружище, на Тенистую…

Сунув водителю червонец, зашагал мимо скверика к дому Басаргиной.

Машину главбуха узнал сразу, по наитию. Подошел поближе, для верности посмотрел на номерной знак и почувствовал, как его затопила волна гнева, прогоняя остатки хмельной сонливости.

Почти не касаясь ступенек, взлетел на третий этаж, перевел дух. Приник ухом к двери квартиры Басаргиной, прислушался. Рокочущий бас главбуха, приглушенный расстоянием и дверной обивкой, узнал сразу. Не помня себя от ревности, изо всей силы надавил на кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не отворилась дверь.

– Петр, что с тобой?

Басаргина, раскрасневшаяся, настороженная, а поэтому какая-то чужая, смотрела на него строго, неприязненно.

– Ты пьян?

Не отвечая, Юрков грубо оттолкнул ее с дороги и ринулся на кухню.

Главбух встретил его с улыбкой:

– Петр Петрович, какая приятная неожиданность! Садись, сейчас мы тебе штрафную…

Юрков, бледный от ярости, молча опустился на табурет. Вошла Басаргина. Не глядя на Юркова, присела возле стола, взяла лимонную дольку, пожевала, морщась.

– Ну, что скажете? – гнев распирал Юркова.

– Петр Петрович, никак приревновал? – уколол его острым взглядом главбух. – Меня, старика?

– Ты мне зубы не заговаривай! – Юрков перевел взгляд на Басаргину. – Такая твоя любовь? Не зря, значит, поговаривали…

– Слушай, Петр, – Басаргина говорила глухо, с хрипотцой. – Мне кажется, я тебя сегодня не приглашала. И выяснять отношения с тобой не намерена.

– Как же, как же! – повысил голос Юрков. – В таком изысканном обществе, в такой вечер…

– Петр! Замолчи!

– А я не хочу молчать! Мало того, что ты с ним делишки темные проворачиваешь, так еще и в постель затащила?

– Уйди, негодяй… – Басаргина неожиданно коротко, без замаха, по кошачьи влепила Юркову пощечину. – Сейчас же уйди!

– Ну уж нет! – держась за щеку, Юрков вскочил. – Хватит! Пришла пора объясниться. Я и так чересчур долго прикидывался дурачком, наблюдая ваши комбинации со стеклотарой. Удивлен, Григорий Леонидович? Считал себя умнее всех? Думал, что неуязвим, что не придется ответ держать?

– Так-так… – главбух подобрался, словно перед прыжком; под пиджаком, плотно обтягивающем его грузное тело, взбугрились мышцы. – Говоришь, тебе все известно? Тем лучше. Варвара, значит, ляпнула – ты со своим умишком до этого бы не допер. Да ты сядь, сядь, попрыгунчик! Герой… Сядь и выслушай сначала, что я тебе объясню, – главбух был страшен. – Ты за какие шиши машину и дачку купил? На какие средства по югам раскатывал? Кто за тебя в кабаках расплачивался? Забыл? Ты как последняя шлюха был на содержании у Варвары! И совесть тебя не мучила – пригрелся и помалкивал. Что, побежишь к прокурору с повинной? Давай, скатертью дорожка! Только сначала прикинь, как будешь объяснять, откуда у тебя столько денежек завелось. Наследство бабушки-графини? Экономил на спичках? Что приумолк? И последнее. Подведу черту под прениями, так сказать. Если ты где-нибудь вякнешь по скудоумию о том, что тебе известно, тюремные нары будем тереть бок о бок. Запомни! И не надо тешить себя иллюзиями: у меня имеются кое-какие бумаженции, где стоит и твоя подпись, дражайший Петр Петрович. Я, знаешь ли, предвидел нечто подобное.

– Подонок… Ах, какой подонок… Мразь… – Юрков протрезвел совершенно. – Ты! – он неожиданно перегнулся через стол и схватил главбуха за грудки.

Главбух ударил с левой, словно молотом; Юрков мотнул головой и вместе с табуретом завалился на пол; из носа хлынула кровь.

– Выбирай выражения, паршивец… – главбух поправил очки, поднялся и пошел к двери. – Извини, Варвара Петровна, погорячился. Ты тут с ними… поговори, пусть не блажит…

Ушел. Юрков ворочался на полу, размазывая кровь по паркету. Варвара сидела, как истукан, прижав кулаки к подбородку. Наконец он поднялся и пошел в ванную.

Возвратился Юрков бледный, робкий, растерянный. Басаргина все так же сидела, молчаливая и неподвижная.

– Кровь… – Юрков нашел тряпку и принялся подтирать пол.

Варвара дотронулась до его плеча и с трудом, запинаясь, проговорила:

– Оставь… Уходи… Потом… Я…

Юрков послушно кивнул и, виновато взглянув на нее, направился к выходу.

Варвара осталась одна. Помыла посуду, убрала со стола.

Подержала в руках бутылку с остатками коньяка, выплеснула в фужер, выпила. Неловко повернулась и смахнула фужер и бутылку на пол. Постояла, посмотрела на опрокинутый табурет, на осколки стекла, и, потушив свет, прошла в зал. Сняла со стены фотопортрет дочери в траурной рамке, долго всматривалась, беззвучно шевеля губами. Затем легла на диван, свернулась калачиком, прижала фотографию к груди.

Плач, тихий и безысходный, выметнулся через открытую форточку наружу и растворился в дыхании ночного города…

Майор Хмара, крутолобый, кряжистый, обычно немногословен. Но сегодня он явно в настроении и не скупится на слова – еще одно дело близится к завершению.

– …Механика хищений предельно проста: приемный пункт стеклопосуды в лице заведующего Ивакина – заводской склад стеклотары в лице кладовщицы Ежовой, который подчинен Басаргиной. Складывается впечатление, что они главные действующие лица. На самом деле им перепадали только крохи.

– Бой стеклопосуды во время транспортных погрузочно-разгрузочных операций и в процессе мойки. Мотивировка обстоятельств – неприспособленность складских помещений, отсутствие механизации, устарелое оборудование, брак стеклоформовки… – Калашников просматривает бумаги, которые предоставил в его распоряжение Хмара. – М-да… Сумма впечатляет… Неужели никто не замечал, не догадывался?

– На фоне заводского плана – это ничтожно малая величина. Тем более, что тарный цех все время числился передовым, и не только на заводе. Все было рассчитано правильно: процент боя на плановые показатели, от которых зависит премия, сколь-нибудь заметно не влиял. Поэтому особо и не приглядывались к этим актам, благо их прикрывала широкая спина главбуха Кошкарева, который был на дружеской ноге с Осташным. Если кто и догадывался, то помалкивал: ссориться с ними – значит потерять теплое местечко. Это видно на примере Рябцева, который, уверен, знал, а не просто догадывался о махинациях. Да и не только Рябцев: для многих завод служит кормушкой. Вот данные за последние полгода. Ты посмотри, Виктор Емельянович, сколько задержано на проходной при попытке вынести ликеро-водочные изделия, а то и спирт. Но это только за время наших рейдов. А так – все шито-крыто. И даже никаких недостач не наблюдается – технологические фокусы на грани фантастики. Несунам приволье. Им глубоко плевать на грозные приказы Осташного – поругают немного, покаются слезно для виду, на том все и заканчивается. К уголовной ответственности не привлекут – зачем выносить сор из избы? С работы не выгонят – свои, надежные, проверенные, да и производство специфическое, не каждый пойдет. Вот так и крутится все о незапамятных времен, словно хорошо смазанный механизм.