У главного бухгалтера людно – конец месяца, конец квартала. Басаргина с голубой папкой скромно ждет своей очереди.

– А-а, Варвара Петровна! – пробасил главбух, заметив ее. – Что же вы так, в уголочке. Прошу, прошу… Все! – обращается к кому-то. – Разговор закончен. Я не подпишу. Если директор решится на себя взять то, что вы тут накрутили, – хлопает ладонью по стопке бумаг, – пусть моя фамилия здесь не фигурирует. Мне, знаете ли, до пенсии еще далеко и зарабатывать ее в местах не столь отдаленных я желания не имею. Все свободны. Что у вас, Варвара Петровна?

– Я по поводу сверхурочных…

– Ну-ка, ну-ка, – читает. – Ну-у, голуба, эка вы хватили. Так недолго и по миру с сумой податься. Что же это вы, Варвара Петровна? Неужели я должен еще и вам, специалисту с высшим образованием, объяснять, что такое фонд заработной платы? Нет-нет, в таком виде это не пойдет. Придется переделать.

– Но послушайте, Григорий Леонидович. – Басаргина с мольбой посмотрела на главбуха, – людям ведь нужно заплатить. Из своего кармана я не в состоянии.

– А вас, голуба, никто и не заставляет из своего кармана. Нужно, чтобы рабочие справлялись с заданием в отведенное по трудовому законодательству время. В этом и заключается смысл вашей работы – выполнить план с минимальными затратами материальных и денежных средств.

– Людей не хватает, машины на ладан дышат, текучесть кадров в цехе самая высокая по объединению – что прикажете делать? А план выполнять нужно!

– Не заводитесь, Варвара Петровна., – засмеялся главбух. – Нервы поберегите. Они у вас не стальные, к сожалению. То, что оборудование давно пора сдать на металлолом, для меня не новость. Но тут вы не по адресу обращаетесь, голуба. Это прерогатива директора и главного инженера. А что текучесть кадров большая, так это минус вам, Варвара Петровна. Не создали должных условий для работы, не занимаетесь идейно-политическим воспитанием подчиненных, – снова смеется с ехидцей, – не привили сознательного отношения к труду…

– Вам смешно, – Басаргина с обидой отвернулась. – А тут плакать хочется.

– Ах, Варвара Петровна, мил-человек! Понимаю, понимаю вас, но увы… – главбух развел руками.

– Пойду… – Басаргина собрала разбросанные по столу бланки нарядов, поднялась и пошла к выходу – стремительная, стройная. Главбух посмотрел ей вслед, хмурясь, что-то соображал.

– Варвара Петровна! – окликнул. – Одну минуту. Басаргина с надеждой поспешила обратно к столу.

– Вот что… – главбух испытующе посмотрел на нее поверх очков. – Зайдите-ка, голуба, ко мне эдак часиков в шесть. Вместе подумаем и уверен, решим, как вам выкрутиться из всех этих, – кивает на голубую папку, – передряг. Уж больно не хочется мне вас обижать.

– Ой, спасибо, Григорий Леонидович! – радостная Басаргина почти бежит к двери.

– Пока рано благодарить…

После шести в коридорах заводоуправления затишье. Только в кабинете главного инженера все еще идут дебаты: Юрков костерит главного механика за срыв месячного задания да уборщица шмурыгает тряпкой по линолеуму полов.

– …Устал, Варвара Петровна, устал… – главбух долго трет очки кусочком замши. – Годы дают о себе знать. Завидую вашей молодости. По-хорошему завидую. Но, к сожалению, молодость не ходит в подругах у житейской мудрости, не в обиду вам будет сказано. И какая сумма у вас там зависла? Всего-то?

Некоторое время молчит, что-то прикидывает в уме, затем еще раз просматривает наряды, считает на "Электронике".

– Какой процент боя стеклотары у вас в этом месяце? Ну, это мизер. Цифра чересчур благополучная. Нужно ее слегка подкорректировать. А полученный остаток – только настоятельно прошу, Варвара Петровна, чтобы все это между нами! – можно пустить на цеховые нужды. Как видите, все очень просто.

– Но, Григорий Леонидович… – Басаргина растеряна, до ее сознания смысл предложения главбуха не доходит. – Каким образом? Слесарям бутылками платить, что ли?

– Ха-ха-ха… – гремит раскатистый бас главбуха. – Потешила… Молодо-зелено… Век живи, век учись… Завтра, Варвара Петровна, вы составите новый акт на списание боя стеклотары. С учетом, естественно, необходимой для оплаты сверхурочных сумм. Я его подпишу. А бутылки оформите через приемный пункт стеклопосуды, получите деньги и распределите между людьми. В виде, скажем, премиального фонда.

– Это ведь нужно загружать бутылки в фургоны, как-то вывозить за территорию завода…

– Не надо. Я поговорю с заведующим приемным пунктом, он все оформит документально. Ваша задача будет состоять только в получении денег и так далее.

– Григорий Леонидович, ведь это… незаконно… – Басаргина встревожена, испугана.

– Ах, голуба… – голос главбуха стал жестче. – Что тогда прикажете делать со сверхурочными? Ведь эти ваши бумаги тоже… мягко выражаясь, не очень законны. А рабочим заплатить нужно, и вы это прекрасно понимаете. Не то разбегутся кто куда или, что еще хуже, накатают на вас "телегу" в соответствующие органы. И придется вам тогда и впрямь из своего кармана вытаскивать кошелек… Вот так, Варвара Петровна, – главбух вышел из-за стола, положил руку на плечи Басаргиной, наклонился к ее уху. – Хочешь жить, умей вертеться. Труд администратора – неблагодарное занятие. Вы только сейчас начали это сознавать. А по поводу стеклотары… При нашем месячном плане, который исчисляется десятками тысяч декалитров ликеро-водочной продукции, ваши бутылки – капля в море. Так что не берите в голову, Варвара Петровна… – посмеиваясь, возвращается на свое место. Басаргина просветлела лицом, благодарит, уходит.

Главбух проводил ее до двери, выглянул в коридор. Он пуст. Закрыл дверь и долго мерял шагами кабинет из угла в угол, о чем-то сосредоточенно думая.

Шишка на темени была величиной с небольшое куриное яйцо. Удар рассек кожу, но черепная коробка осталась цела, чему немало подивился на другой день Калашников.

"Позезло…" – думал, рассматривая увесистый сук, который нашел утром возле скамейки, где его и подобрали в бессознательном состоянии дружинники.

Очнувшись в больничной палате, долго соображал, где он, что с ним, а когда вспомнил, начал разыскивать свою одежду и "дипломат" с черновыми заметками по делу Басаргиной. Одежда была в порядке, документы оказались во внутреннем кармане в целости и сохранности, деньги тоже – рубль с мелочью, а вот "дипломат" исчез.

Что это – ограбление? Ради потрепанного "дипломата" – по голове дубинкой? Впрочем, в темноте все кошки серые. Да и откуда было знать грабителю, что такой солидный мужчина в импортном "дипломате" вместо дензнаков таскает никому не нужные бумажки. Никому? А если догадывался, знал?

"Ну и влип ты в историю, Виктор Емельяныч…" – с тоской думал следователь, тщательно осматривая место происшествия – изумленному дежурному по райотделу он сказал, что поскользнулся и, падая, ударился о скамейку. "Поскользнулся – упал, очнулся – гипс…" – с горькой иронией вспомнил "Бриллиантовую руку". В следующий раз нужно выбирать место, где падать…

Шутки шутками, но потеря "дипломата" с бумагами – пусть неофициальными, но далеко не безобидными и представляющими определенную ценность, попади они в руки интересующихся расследованием, – дело нешуточное. И в этом Калашников отдавал себе отчет со всей откровенностью.

Впрочем, нет худа без добра. Если некто заметит свою фамилию в списке, который он составил, то этот человек должен будет что-то предпринимать, чтобы отвести от себя подозрение. И, конечно же, его действия не останутся незамеченными. Но это только предположение. На самом деле все может выглядеть значительно сложнее и неприятней для хода расследования, если этот "некто" – человек с головой. А оно, видимо, так и есть, судя по последним событиям: в уме и хитрости ему не откажешь.

"Совсем запутался…" – Калашников устало опустился на злосчастную скамейку. Кроме увесистого узловатого сука, которым грабитель ударил его по голове, ничего достойного внимания не оказалось поблизости. Вызвать кинолога со служебно-розыскной собакой? Следователь посмотрел на тротуар возле скверика: поздно, город давно проснулся, все истоптано. Да и "поливалки" постарались еще до зари – дочиста отмыли асфальт.