Миссис Эндрюс посмотрела на меня с сомнением:

— Там сплошные сквозняки и холодно, миледи. Ваше здоровье…

— Я сильнее, чем кажусь, — парировала я.

Меня начинали раздражать постоянные ссылки на мое здоровье. Мой тон был резок, и миссис Эндрюс поспешила заверить:

— Как скажете, миледи.

Мы с трудом пробрались в центральную часть дома, но увиденное полностью искупило все неудобства. Там действительно сильно сквозило и было холодно, но там была именно та глухая старина, о которой я мечтала. Я глубоко вздохнула от восхищения, когда мы оказались в конце комнаты, которую миссис Эндрюс назвала Большой галереей. Это была длинная зала с высокими потолками и окнами, до которых было не дотянуться. Она была обшита панелями. Грубо обработанное дерево потемнело от времени. По стенам висели фамильные портреты Клэров.

Если до сих пор миссис Эндрюс не проявляла энтузиазма, то здесь она была в родной стихии. Она знала историю дома лучше самого хозяина и могла рассказать о каждом портрете. Было жутковато смотреть, как нарисованные лица возникают из мрака, когда старая леди освещала их одно за другим.

Один из самых непривлекательных портретов изображал первого барона Клэра. Мне он совсем не понравился. Его довольно странное лицо казалось грубой карикатурой на тонкие черты Клэра. Старый головорез — по мнению миссис Эндрюс, его дела были под стать его внешности — был изображен в латах, в которые он был одет в битве при Босворте, где и заслужил титул барона. Нетрудно было догадаться, что он был на стороне победителей, и я, припомнив один из коротких уроков истории мисс Плам, сделала лестное замечание, показавшееся мне уместным:

— Значит, он сражался за короля Генриха VII, против узурпатора. Как мы, девочки, сокрушались о его маленьких племянниках, которых Ричард III задушил в Тауэре!

Миссис Эндрюс с изумленным видом открыла рот, собираясь что-то сказать. Закрыла его, а потом все же решилась заговорить:

— В этих местах о нем рассказывают по-другому, миледи.

— О ком?

— О короле Ричарде. Он правил на севере много лет, и эти дикие йоркширцы говорят о нем, как будто он умер только вчера! Говорят, он был убит, так записано в летописи Йорка: «Наш добрый король Ричард, убитый, к великой скорби всего города». Поверите ли вы, миледи, что в деревне есть люди, которые до сих пор плюются при упоминании Тюдоров и зовут короля Генриха «этот пришелец из Уэльса»? Для предков его милости было непросто утвердиться в этих краях, его не признавали соседи, считавшие, что он предал истинного короля. В их глазах Тюдоры были узурпаторами.

Я взглянула на узкие окна и заметила толщину старых стен.

— Поэтому дом был выстроен, как крепость?

— Да, — кивала миссис Эндрюс. — Первый барон всю жизнь прожил в страхе, однажды его подстерегли в засаде и чуть не убили. После этого он заперся в этих стенах и уже никогда не выходил наружу. Говорят, он стал скрягой и каждую ночь ходил по залам, проверяя запоры на окнах и дверях, и караулил свое зарытое золото.

— Должно быть, он стал одним из семейных привидений. Трудно и представить себе более подходящую фигуру для этой роли.

— О да, — повеселев, согласилась миссис Эндрюс. — Как вы поняли, миледи, это одна из легенд, до которых так падки суеверные люди. Говорят, он гуляет до сих пор, и свет его факела можно увидеть снаружи через оконные проемы. По крайней мере, он не касается жилой части дома.

Она хихикнула, а я сказала, пытаясь подстроиться под ее непринужденность (все-таки безрадостный день, темная зала и этот страшный портрет наводили на мысли о призраках):

— Вы никогда не видели его?

— Нет, — снова хихикнула миссис Эндрюс. — А это портрет его жены леди Элизабет Мортимер. Он очень плохо с ней обращался, несчастная леди, а может быть, это всего лишь часть легенды. Ее отец погиб в той же битве при Босворте, защищая короля Ричарда, поэтому…

— Она осталась богатой наследницей, — проговорила я медленно, глядя на портрет. Он был плохо написан: плоская, пустая маска не выражала ни тени чувства. — Думаю, он женился на ней, чтобы присоединить к своему титулу это поместье. Как она умерла?

Видимо, вопрос был задан слишком резко. Миссис Эндрюс изумленно поглядела на меня.

— Это ее сын, — продолжала она, как будто и не слышала меня. — Второй барон Клэр. Его звали Генри. Его первая жена…

«Очень хорошо, — подумала я про себя, — вы можете и не отвечать, милейшая миссис Эндрюс, но мне кажется, я знаю, как умерла первая леди Клэр, и это весьма убедительно для меня, ибо объясняет происхождение мрачной легенды, о которой упоминал Фернандо. Они были приверженцами враждующих сторон — Алой и Белой Розы — подневольная невеста и солдат, взявший ее как военный трофей, и, если леди проплакала всю свою недолгую супружескую жизнь и умерла, родив своему мучителю сына, неудивительно, что обозленные крестьяне начали шептаться о сговоре с нечистой силой».

Эти мысли не вполне утешили меня. Пока мы медленно двигались вдоль портретов, один факт проступал все нагляднее, хотя миссис Эндрюс и не заостряла на нем внимания. Женщины в роду Клэров в большинстве своем были болезненными. И почти все умерли молодыми.

Последним висел портрет отца Клэра. Он был одет в элегантный костюм из черного атласа. У него были тяжелые черты лица, а на губах играла насмешливая улыбка.

Я с сожалением всматривалась в вялое лицо матери Клэра и недоумевала, отчего же все женщины в этом роду выглядят так невыразительно. Может, их лица так скучны только по контрасту с сильными чертами их мужей, или Клэры всегда выбирали в жены слабохарактерных женщин?

Это была неутешительная мысль. Я прогнала ее.

Следуя предложению миссис Эндрюс, мы возвращались вдоль левого крыла, я начала немного уставать. Когда мы проходили через холл, где тени метались по стенам, потому что огонь свечей трепетал от ветра, я обратила внимание на висевший в алькове портрет, который я не заметила раньше.

Это была восхитительная картина, особенно после моей критической оценки всех леди Клэр, ибо на портрете была изображена женщина не слабая и не безжизненная. Глубоко посаженные глаза были синими, но такого темного оттенка, что казались черными, пока не вглядишься, в их выражении было что-то диковатое, что усиливалось впалыми щеками и приоткрытыми губами. Одета женщина была необычно: на ней было длинное свободное белое одеяние, волосы скрыты покрывалом, обрамлявшим ее лицо. Это могло быть монашеское одеяние и плат, но ткани были слишком воздушными. Они развевались, как будто женщина была остановлена при сильном резком движении.

— Боже мой! — вскрикнула я, забыв о такте. — Что это? Кто это?

— Не знаю, — ответила миссис Эндрюс.

— Вы имеете в виду, что никто не знает, кто она? Но зачем же здесь ее портрет, если она не принадлежит к этой семье?

— Должно быть, это какая-то родственница, иначе ее бы здесь не было. Но кто она такая — загадка. Вы видите ее платье? Это конец пятнадцатого века, тогда носили покрывала. Один эксперт утверждал, что здесь, а не на том портрете, что я показывала вам, изображена жена первого барона Клэра.

— Леди Элизабет? — переспросила я. Непонятно, почему меня взволновала эта мысль. Может быть, из-за того, что на этом лице явственно читались сильные чувства. Мне вовсе не хотелось тратить свои душевные силы на сопереживание таким старинным трагедиям, но никто не смог бы взглянуть на это полубезумное лицо без сострадания. Пытаясь отвлечь самое себя и миссис Эндрюс от созерцания этого трагического лица, я сказала легкомысленно:

— Думаю, что она тоже бродит по ночам. Взгляд миссис Эндрюс стал тревожным.

— Пойдемте же, — сказала я нетерпеливо. — Миссис Эндрюс, не обижайте меня, не принимайте меня за суеверную дурочку. Конечно, я слышала о семейном проклятии, и мне хочется узнать факты — есть ли в этой легенде доля правды. Уж лучше вы мне расскажете, чем я услышу искаженные сведения от чужаков.

— Конечно, миледи. Вы совершенно правы. Я чувствую себя глупо, повторяя эти вымыслы… Это знаменитая Белая Дама Грейгаллоуза. Белые Дамы нередко встречаются в описаниях сверхъестественных сил, но мы думаем, что наша — самая старая из них и полнее всех описанная. Первой ее увидела сестра епископа из Рипона в тысяча пятьсот двадцать пятом году…