— Скажешь тоже, полосатая душа, — обиделся толстяк. — Мы там все покурочили, а сахар в Ленинград вывезли.

— Верно папаша говорит, — вмешался один из пограничников. — С Вороньей горы он и корректирует обстрел дороги.

— Воронья гора тут ни при чем, — уверенно сказал Шведов. — Если немцы на ней закрепятся, то, конечно, оборудуют там наблюдательные пункты для тяжёлой артиллерии. А здесь по дороге небольшие пушки с близкого расстояния бьют. Наблюдатель от них в тыл не пойдёт. Хотя бы и на гору. Он вперёд выдвинется. Иногда даже ближе пехоты к противнику подберётся.

— Выходит, пока немцев отсюда не отгонят, на дороге спасу не будет, — вздохнул рядом водитель, похожий на цыгана.

Как бы в ответ на эти слова, на шоссе взметнулся разрыв. Другой, третий и четвёртый поднялись справа и слева от дороги.

— Крепко шпандорит!

— Для острастки нам подкинул.

— Четырехорудийная батарея на дорогу нацелена.

— Хорошо, если одна.

— Все ясно, — сказал лейтенант с облегчением. До этой минуты он, видимо, колебался, не знал, что делать, и невольно втянулся в шофёрский митинг. Теперь он принял решение. — А ну, все по машинам, долой с развилки! Развели мне тут базар на КПП. Заворачивай все назад! И пешим тоже не скапливаться! Туда или сюда!

Водители стали было разбредаться по своим машинам, но тут на полной скорости вкатился на развилку и со скрипом затормозил пятитонный грузовик ЯЗ. В его кузове, плотно прижавшись друг к другу, стояли женщины. В момент резкой остановки раздались взвизгивания.

— Кто такие? Куда вас несёт? Заворачивай машину! — закричал лейтенант. Он зачем-то снял с шеи автомат и потрясал им, будто звал кого-то за собой в атаку.

Женщины, напугавшись, что их повезут назад, полезли из кузова. Одни занесли ноги через борт и застряли на нем, обнажив разных цветов трико. Другие перегнулись через борт, собираясь выкатиться на дорогу кулями.

— Да стойте же вы! Куда?! Расшибётесь! — закричали мы.

— А ну, бабы, слазьте с бортов, — властным голосом скомандовал Кратов.

Он вышиб одну за другой задвижки и опустил бортик.

— Вот теперь — прошу! Ну, давай ты, Белая Головка! — Он улыбнулся девушке с длинными светлыми волосами. — Сигай в мои объятия!

Девушка присела, обняла моряка за шею, а тот взял её за талию, высоко приподнял, несколько секунд подержал её над собой и бережно опустил на землю.

С помощью бойцов все женщины благополучно высадились, кроме совсем старой бабушки, которой взялся помогать я. Бабуся топталась у края кузова, стоя во весь рост. Я то и дело подпрыгивал, но это не помогало. Тем более что старушка перебегала с одного конца платформы на другой. Я ждал, что вот-вот за моей спиной грянет хохот и посыплются насмешки. Помог Андрей. Встав на подножку, он поднялся в кузов, схватил старушку под мышки и опустил, покорную и тихую, ко мне на руки.

Приехавшие на грузовике женщины были работницами Кировского завода. Только старушка была посторонняя. Её подсадили по пути.

Сегодня утром работницы, проживающие в Стрельне, как обычно, приехали трамваем на работу. Вдруг на заводе стало известно, что к Стрельне, где остались их дети, подходит враг. Завком дал обезумевшим матерям грузовик. Они помчались в Стрельну.

Все это женщины объясняли лейтенанту сбивчиво, с криками, с плачем.

«Неужели он их не пропустит? — подумал я, заметив, что лейтенант отрицательно качает головой. — Как это можно не пропустить матерей за детьми?!»

— Не могу пропустить, и все! — твердил лейтенант наседавшим на него женщинам. — Перебьют вас там на дороге.

— А мы по кювету пойдём. Ползком будем двигаться, — заверяла девушка, которую Кратов назвал Белой Головкой.

— У тебя что, тоже детишки там? — спросил её моряк.

— Нет. Старики, отец с матерью. Больные они, без меня пропадут.

— Пусть, пусть лучше меня убьют! — кричала рослая женщина в синем с красными цветами крепдешиновом платье. — Пусть лучше убьют, чем я от дитя моего отступлюсь. Пусть, пусть! Пустите!

Женщина наседала на лейтенанта и его бойцов, теснила их грудью, пыталась растолкать руками. Но её не пускали.

— Пустите! — вдруг закричала она ещё громче. — Или я товарищу Сталину напишу!

— Пишите, — невозмутимо отвечал лейтенант. — Я его приказ выполняю: никого без пропуска к линии фронта, никого без приказа в тыл. А при неподчинении стрелять на месте.

— Приказ правильный! Только не про детей с матерями он писан, — возразил Кратов.

— Ко всем относится! — отрезал лейтенант. — И обсуждать приказ не будем.

— Пустите! — снова истошно заорала женщина в цветастом платье. — Васек мой там! Васек, дитятко моё, к тебе немец подходит с автоматом, убить тебя хочет, а мамку твою к тебе не пускают!.. Пусти! Пусти же ты меня, изверг! Стреляй, если ты хуже немца!

Она рванулась вперёд. Ей загородили дорогу. Тогда она упала на четвереньки и, хрипло воя, пыталась проползти между бойцами.

Пограничники с усилием её подняли. Она ещё покричала, побилась и вдруг затихла. Только внутренние рыдания продолжали колотить её крупное тело.

Женщины отвели её назад к грузовику и посадили на широкую, как скамейка, дощатую подножку ЯЗа. Шведов отвинтил крышку своей фляги и дал ей воды.

Сторону женщины приняли все находившиеся на развилке водители и бойцы.

— Как же не пропустить, ведь дети там! — убеждали лейтенанта.

— Не могу пропустить гражданских на фронт, — отвечал тот. — Тем более в район возможного прорыва противника. Не имею права.

— Да какие тут права, товарищ лейтенант, — возмутился пожилой водитель. — Тут матери, там дети. И между ними ты встал с автоматом. А может, с часу на час фашист с автоматом между этими матерями и детьми встанет… Тебе на смену. Вот и соображай, что же тут получается…

— Думай, что говоришь, старик! — вскинулся лейтенант. — Хоть ты и не кадровый, не забывай, что на военной службе находишься! За оскорбление старшего по званию под трибунал пойдёшь!

— Видали мы таких, — сплёвывая махорку, сказал рябой водитель. Правда, негромко, в сторону.

— Ишь, Аника-воин, — завопил женский голос, — привык в тылу воевать!

Кратов вплотную придвинулся к лейтенанту.

— Послушай, лейтенант, у тебя жена есть?

— А что?

— Я спрашиваю: дети у тебя есть?

— Зачем в душу лезешь, матрос? Не все ль тебе равно, есть они у меня или нет?!

— А вот интересно, — продолжал Кратов, — твоя бы жена стояла здесь, а сын бы твой был там — пропустил бы ты её за своим сынком или нет? По-честному?

— Свою-то за своим пропустил бы уж, конечно! — крикнул кто-то из женщин.

— Жена у меня была, — тихо сказал лейтенант. — И сын тоже был.

— И где ж они, милый? — участливо спросила старушка. — Без вести они у тебя пропавшие, что ли?

— Почему без вести… Не без вести. Убило их. На заставе.

— Вот горе-то какое, сынок, — сказала старушка и смахнула платочком слезу. — Мой Тимоша тоже в пограничниках на заставе служит. С первого дня войны от него вестей не имею… Случайно не встречал Ерохина Тимофея? Лейтенант, такой же как и ты.

— Не приходилось.

— А детишек своих они с женой успели загодя ко мне в Стрельну отправить. Вот и сидят они сейчас, мои сиротушки, ждут бабку. Неужели же ты, сынок, не дашь мне их от врагов спасти?

— Понимаю, все я понимаю, бабуся. — В голосе лейтенанта зазвучало колебание. — Но ведь нельзя же…

— Товарищ лейтенант, есть идея! — воскликнул один из бойцов, которые, как и мы, собирались идти в Ораниенбаум. Его круглое добродушное лицо озарилось радостью открытия. — Одних этих баб туда пускать никак негоже, это вы точно действуете. А если мы с дружком их как бы под конвоем до Стрельны доведём? Там они заберут своих пацанят и обратно придут.

— Что ж, это, пожалуй, дело. Эдак, пожалуй, можно…

— Дело говорит, дело! Так и надо! И поперёк приказа не будет! Под конвоем у нас везде проход свободный, — раздались голоса.

Женщины ободрились, заулыбались. Те, что отошли в сторонку и расселись вдоль кювета, снова подошли к лейтенанту.