Она осталась в дамской туалетной комнате, смежной с главным холлом, чтобы поправить прическу.

Джеймс Хауден прошел вереницей коридоров в третий холл с его огромными французскими окнами, выходящими на реку и холмы Гатино. Вид этот всегда захватывал его, и даже ночью, ориентируясь по отдаленным огонькам, он мог мысленно представить себе широкую, тронутую рябью реку Оттаву, ту самую реку, по которой три с половиной века назад плыл искатель приключений Этьен Брюле[7], а после него — Шамплейн[8], а за ними миссионеры и торговцы, прокладывавшие свой легендарный путь на запад — к Великим озерам и богатому мехами и шкурами Северу. За рекой лежал далекий квебекский берег, вошедший в предания и историю, — свидетель множества перемен, ибо то, что появляется на лице Земли, в один прекрасный день с лица Земли исчезает.

“В Оттаве. — часто думалось Джеймсу, — трудно не ощущать дыхания истории. Особенно теперь, когда город — некогда живописный, а потом обезображенный коммерцией — снова обрастает пышной зеленью: рощицами деревьев и ухоженными аллеями. Да, правительственные здания были в основном безликими, неся на себе отпечаток, как выразился один из критиков, “безжизненной руки бюрократического искусства”. Но даже при этом была в них какая-то естественная прямота и суровость, и с течением времени, когда будет возрождена ее красота, Оттава как столица сможет сравниться с Вашингтоном, а то и превзойти”.

За его спиной дважды мелодично звякнул позолоченный телефон, установленный под широкой резной лестницей на угловом столике. Звонил американский посол.

— Приветствую, Энгри, — сказал в трубку Хауден. — Слышал, ваши люди упустили-таки кота из мешка?

— Знаю, премьер-министр, — ответил ему тягучий бостонский говор достопочтенного Филиппа Энгроува, — и чертовски сожалею. К счастью, коту, похоже, удалось высунуть одну только голову, но мы все еще крепко держим его за шкирку.

— Это утешает, — сказал Хауден. — Тем не менее необходимо совместное заявление. К вам едет Артур…

— А он уже здесь, рядом со мной, — прервал его посол. — Сейчас опрокинем по паре стаканчиков и займемся. Текст сами утверждать будете?

— Нет, полагаюсь на вас с Артуром.

Они поговорили еще несколько минут, и премьер-министр положил позолоченную трубку.

Маргарет уже прошла в уютную гостиную с обитыми ситцем кушетками, креслами в стиле ампир и шторами приглушенного серого цвета. В камине ярко пылали поленья. Она поставила пластинку Чайковского. Это была самая любимая музыка Хаудена, более академическая классика редко его трогала. Спустя несколько минут горничная принесла кофе и поднос с сандвичами. Повинуясь жесту Маргарет, девушка предложила сандвичи Хаудену, и тот рассеянно взял один, едва посмотрев на поднос.

Дождавшись ухода горничной, премьер-министр развязал белый галстук, расстегнул жесткий воротничок и с благодарностью подошел к Маргарет, сидевшей у огня. Он опустился в глубокое кресло, пододвинул подставку для ног и устроил на ней уставшие ступни. С тяжелым вздохом произнес:

— Вот это жизнь. Ты, я.., и больше никого…

Он опустил голову на грудь и по давней привычке начал поглаживать крючковатый нос. Маргарет едва заметно улыбнулась.

— Надо стараться, чтобы так чаще бывало, Джейми.

— Будем. Обязательно будем стараться, — ответил он искренне. Затем, меняя тон, сообщил:

— Есть новости. Мы вскоре едем в Вашингтон. Хотел, чтобы ты знала.

Держа в руках кофейник шеффилдского сервиза, жена подняла на него удивленные глаза:

— Несколько неожиданно, не правда ли?

— Да, правда, — согласился он. — Возник ряд весьма важных вопросов. Мне надо поговорить с президентом.

— Хорошо. К счастью, у меня есть новое платье. — Маргарет умолкла, обдумывая. — Но нужны туфли и сумочка к нему. Да, еще перчатки. Время-то у нас хоть какое-то будет?

Лицо ее приняло обеспокоенное выражение.

— Совсем чуть-чуть, — Хауден рассмеялся: так не соответствовал этот разговор вызвавшей его ситуации.

— Сразу после праздников съезжу в Монреаль за покупками. Там всегда выбор больше, чем у нас в Оттаве, — заявила Маргарет решительно. — Кстати, как у нас с деньгами?

Он нахмурился.

— Не очень. В банке мы перебрали. Придется продать кое-какие ценные бумаги, я полагаю.

— Опять? — встревожилась Маргарет. — У нас ведь не так уж много осталось, по-моему?

— Так-то оно так. Но ты все равно поезжай в Монреаль. — Он с нежностью оглядел жену. — Одна поездка ничего не изменит.

— Ну, если ты так уверен…

— Уверен.

Единственное, в чем он мог быть уверен, подумалось Хаудену, так это в том, что никому не придется подавать на премьер-министра в суд за задержку платежей. Нехватка денег на их личные нужды была постоянным источником беспокойства. У Хауденов не было собственных средств, кроме скромных сбережений, накопленных за время его адвокатской практики, и это было типичным для Канады — своего рода национальная узколобость, дававшая себя знать во многих проявлениях, — что страна весьма скупо платила своим руководителям.

“Сколько же горькой и обидной иронии, — часто думал Хауден, — в том факте, что канадский премьер-министр, определяющий судьбы нации, получает в виде жалованья и различных льгот и привилегий меньше, чем американский конгрессмен”. Премьер-министру не положен служебный автомобиль, а свой собственный он должен содержать за счет явно недостаточных сумм, выделяемых ему на эти цели государством. Даже обеспечение его жильем было явлением сравнительно новым. Еще в 1950 году бывшему тогда премьер-министром Луи Сен-Лорану приходилось жить в двухкомнатной квартирке, столь тесной, что мадам Сен-Лоран была вынуждена держать домашние запасы у себя под кроватью. Более того, отдав едва ли не всю жизнь парламентской деятельности, наибольшее, на что мог рассчитывать бывший премьер-министр по ее завершении и выходе в отставку, было три тысячи долларов в год согласно программе пенсионного обеспечения за счет отчислений от его собственных доходов. В прошлом одним из результатов подобного положения вещей для страны было то, что премьер-министры изо всех сил цеплялись за свой пост до глубокой старости. Другие уходили в отставку, обрекая себя на жизнь в нужде, на милости друзей-благотворителей. Министры кабинета и депутаты парламента получали еще меньше. “Примечательно, — приходило иногда Хаудену в голову, — что при всем при том многие из нас остаются честными людьми”. Где-то в глубине души он даже с некоторым сочувствием относился к тому, что сделал Харви Уоррендер.

— Тебе лучше было бы выйти замуж за бизнесмена, — сказал он Маргарет. — У вторых вице-президентов компаний больше наличности на расходы, чем у меня.

— Мне кажется, у меня есть свои преимущества, — улыбнулась ему Маргарет.

“Слава Богу, — мелькнула у него мысль, — что у нас так удачно сложилась семейная жизнь. Жизнь политика может в обмен на власть лишить человека многого — чувств, ожиданий, даже душевной цельности, — и без теплого участия близкой ему женщины человек может превратиться просто в пустую оболочку”. Он прогнал воспоминания о Милли Фридмэн с тем же чувством боязни, какое посещало его всегда…

— Я тут как-то вспоминал, — обратился он к жене, — как твой отец нас застукал. Ты-то помнишь?

— Конечно. Женщины всегда помнят такие вещи. Я думала, что как раз ты позабыл.

Это случилось сорок два года назад у подножия холмов на Западе, в городе Медисин-Хэт. Ему было двадцать два — дитя сиротского приюта, а теперь новоиспеченный адвокат без клиентуры и каких-либо перспектив в обозримом будущем. Маргарет исполнилось восемнадцать. Она была старшей из семи дочерей аукциониста по продаже скота, который во всем, что не касалось его работы, был суровым, мрачным и необщительным человеком. По понятиям того времени, семья Маргарет была обеспеченной, особенно в сравнении с той нуждой, в которой оказался Хауден по завершении своего образования.