- Нужно, но нудно. Нудно, но нужно…
Впрочем, справедливости ради следует заметить, что в неважное расположение духа его привело не столько предстоящее, ставшее рутинным задание, сколько разговор с начальником летно-испытательной базы, который перехватил Литвинова в коридоре с словами:
- Вот хорошо. Здравствуй, Марат. Значит, так. У меня к тебе как раз дело. Имеешь шанс отличиться. Надо съездить на телевидение, записаться. Они там готовят передачу. Из жизни героев-летчиков. Просят кого-нибудь, кто начинал летать на заре туманной юности, а потом выпер в знаменитости…
- Я не знаменитость. Не выпер.
- Это мы с тобой понимаем, что, конечно, никакая ты не знаменитость, - охотно согласился начбазы. - А в глазах простого советского телезрителя вполне сойдешь. Вотрешь ему, многомиллионному, очки… Нет, правда, Марат, нужно это сделать. И насчет тебя, вот те крест, не моя идея. Из министерства звонили… А чего тебе так неохота?
- Я уже участвовал, имею опыт. Они делали передачу об академике Шурлыгине…
- Могучий был старик! Одна борода…
- Это точно! Так вот, я рассказал, что мог, о нем. Как встречались, какие были разговоры, как он чудил… в общем, все по делу. А потом режиссер попросил: «Расскажите - для оживления - о своих полетах, которые были по заданиям Шурлыгина». Ну, я и рассказал… А потом посмотрел передачу и за голову схватился. Что я про старика говорил, вырезали. Почти все. А мои, извиняюсь, впечатления оставили. Получилось, что я, как дорвался до телекамеры, только о себе и трепался… Наши развлекались - сил нет! Передача в десять вечера шла, так Белосельский, как она кончилась, не поленился - сразу мне отзвонил. Сказал, что не знал раньше, с какой звездой голубого экрана имеет счастье работать. Ну, а назавтра так хоть в летную комнату не входи!.. Нет, спасибо, я телевидением сыт. Больше не хочу.
- Ну, смотри сам, Марат. Только, значит, так, как отлетаешь, позвони в министерство Филимонову. Согласуй.
…Явившись на стоянку в несколько, как было сказано, подзаведенном состоянии, Литвинов надел парашют, забрался в пилотскую кабину и, едва усевшись, обнаружил, что у него прямо под носом, над верхним обрезом приборной доски водружен какой-то дополнительный прибор. В самом нужном для обзора месте!
Обзор на самолете - великое дело. Летчики очень не любят, когда его что-то ограничивает, и, напротив, всегда ценят, если с их рабочего места хорошо видно окружающее пространство, - тогда и по земле ориентироваться лучше, и приближающийся другой самолет скорее заметишь, и на посадку точнее зайдешь… Правда, в свое время, до наступления так называемой реактивной эры, летали же люди на винтомоторных истребителях, на которых летчик сидел сразу за здоровенным мотором. Так там - особенно на воине, где говорилось: «Кто первый противника заметил, тот и победил», - там, чтобы все небо глазами обшарить, приходилось целиком самолет крутить - глубокий крен влево, глубокий крен вправо, змейка… Но вот уже много лет, как обзор со всех типов самолетов - балконный. А к хорошему люди привыкают быстро. Заднего хода этот процесс не имеет.
- Что это за штуковина? Да еще в таком месте! - зловещим голосом спросил Литвинов механика.
- А это они, Марат Семеныч. Всё они, - с невинным видом ответил Лоскутов, кивая при слове «они» на живописно расположившихся у самолета инженеров вавиловского КБ.
- Марат Семенович! - Федя Гренков влез на стремянку, приставленную к самолету с правой стороны так же, как была приставлена слева стремянка Лоскутова. - Марат Семенович, нам нужно, чтобы кинокамера снимала экран и этот вот амперметр одновременно. Хотим попробовать синхронизировать колебания сигнала с колебаниями тока… Да и маленький он совсем, можно сказать, не амперметр, а амперметрик… А устанавливала Анна Степановна…
Упоминание о том, кто именно из техников по оборудованию устанавливал этот не к месту пришедшийся прибор, прямого отношения к делу не имело: техник устанавливал его там, куда ему указали. Но хитрый Федя понимал, что галантность не позволит Литвинову особенно шуметь на даму, тем более - на Анну Степановну Малинину, одного из лучших прибористов, старожила летно-испытателыюй базы, которая много лет назад, будучи еще Анечкой Бурлак, начинала свою службу на аэродроме одновременно с только что пришедшим на испытательную работу Маратом Литвиновым.
- Так уж хоть бы поправее поставили, если без него нельзя, - несколько сбавил тон Литвинов. - И вообще: сколько раз говорилось, чтоб в кабине без меня никаких новшеств! Пришли бы ко мне, нашли бы место получше. Вернее - менее похуже…
- Так вас же вчера не было.
- Здрасте! Выходит, я еще и виноват, что ваш шеф меня на свою показуху вытащил.
При упоминании «показухи» все заулыбались. Вчерашние события уже дошли до аэродрома (Белосельский утверждал, что подобные новости распространяются со скоростью, несколько меньшей, чем световая, но значительно большей, чем звуковая). Дошли, были во всех подробностях обсуждены и немало развлекли почтенное общество.
- Ну, пожалуйста, Марат Семенович, потерпите немного, - журчал ласковым тенорком Федя, уловивший смену тональности разговора. - Это же не штатный прибор. Один, от силы два полета. Как записи расшифруем, так его сразу снимем. Дело временное.
- Временное? А знаете, что по этому поводу строители говорят?
- Нет. А что?
- Они говорят: нет на свете более долговечных сооружений, чем временные. Бараки там всякие, сараюшки…
На этом инцидент был исчерпан. Дальше все пошло, как всегда: осмотр ручек, кнопок, циферблатов, всего оборудования кабины - как положено, слева направо и снизу вверх, проверка связи с наблюдателем и бортрадистом, запуск двигателей, запрос разрешения выруливать, выруливание…
Машина медленно выкатывается на взлетную полосу, проползает несколько метров вперед - чтобы носовое колесо встало прямо, и, отвесив поклон носом, останавливается, зажатая на тормозах.
Перед Литвиновым длинная, многокилометровая бетонная полоса. Светло-серые плиты четко разграничены черными швами. По оси полосы вдаль уходит нанесенный белой краской пунктир - по нему летчик во время разбега точнее ориентируется в боковых отклонениях. В той части полосы, где самолеты приземлялись, в нескольких сотнях метров от ее торца, бетон исчиркан черными штрихами резины, стиравшейся в момент касания с колесных покрышек. Эта зона - полоса точного приземления. Конец венчает дело, а посадка - завершение полета. И когда самолет заходит на посадку, все умение, опыт, внимание, можно сказать, все фибры души летчика сосредоточены на том, чтобы нулевая высота, посадочная скорость и правильное, под нужным углом и без крена, положение самолета были одновременно собраны как раз в этой зоне - полосе точного приземления. Если идти по бетонке пешком, эта полоса кажется довольно обширной. Но садящийся самолет проскакивает ее за несколько секунд. А попасть в нее нужно обязательно! Этого требует многое - от безопасности полета до его эстетики, да и репутации пилота.
Наверное, во всякой профессии, во всяком деле есть своя полоса точного приземления…
Литвинов перенес взгляд дальше вперед. Там, где-то километрах в двух, на поверхности бетона ясно виделась вода - блестящие разливы, настолько обширные, что назвать их лужами, было бы даже как-то неподходяще. Трудно поверить, но это - мираж! Обычный в жаркую погоду мираж: совершенно сухая бетонка кажется вдали покрытой водой. Иллюзия настолько полная, что после отрыва, когда оказываешься над тем местом, где виделись эти разливы, невольно бросаешь взгляд вниз: нет ли там все-таки воды. И каждый раз убеждаешься - никакой воды нет. Мираж… Оказывается, они бывают не только в пустынях, о чем нам известно с детства, а и в наших, вполне средних широтах.
- Затон, я - ноль-четвертый, прошу взлет.
- Ноль-четвертый, я - Затон, взлет разрешаю.
- Вас понял.
Литвинов щелкнул переключателем абонентского аппарата, бросил Гренкову и радисту издавна традиционное в авиации «Поехали», вывел двигатели на полную тягу и плавно отпустил машину с тормозов.