— Их фамилия Брок.

Улыбка застыла на его лице, словно на фотографии.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— Жаль?

— Если вы друг Брока. Его дела плохи.

— Я услышал об этом только сегодня, — сказал я. — И приехал сразу, как узнал. Мы с Броком служили вместе в Корее в авиации. Я знаком с ним и с его женой десять лет, но мы давно не виделись.

Трэш достал сигарету из кармана и прикурил. Рука с зажигалкой слегка подрагивала.

— Вы тот малый из аппарата окружного прокурора в Нью-Йорке, — сказал он. — Я сначала не обратил внимания на имя.

— Откуда вы знаете? — спросил я. Я почему-то разозлился.

Улыбка перестала быть натянутой.

— Это очень маленький городок, мистер Геррик. А чета Брок сейчас оказалась в центре внимания. И когда миссис Брок связалась с кем-то из сотрудников окружного прокурора в Нью-Йорке… В общем, слух просочился.

— Прямиком с почты?

— Наш городок очень маленький. Брок принялся ворошить прошлое. Все сожалеют о том, что с ним случилось, но то, что он сделал, может доставить неприятности множеству людей. Вы собираетесь продолжить с того места, где остановился Брок?

— Знаете что, мистер Трэш?

— Что?

— Это не ваше дело, черт побери! — отрезал я.

— Не обижайтесь, мистер Геррик, — ответил Трэш. — Когда вы покопаетесь немного в этом во всем, вы поймете, почему все, что связано со старым делом Уилларда, так важно для любого, кто здесь живет. «Вилка и Нож» — своего рода перевалочный пункт всех городских сплетен. Поверьте, если я смогу чем-то вам помочь, я буду только рад.

На этом этапе неразумно было наживать себе врага. Почему-то открытие, что Гарриет не могла попросить старого друга о помощи так, чтобы о том не узнал весь этот проклятый городишко, слегка остудило мой пыл.

— Старая мисс Сотби с почты могла бы быть поскромнее, — дружелюбно заметил Трэш. — Но что тут плохого, мистер Геррик? — Он прищурил глаза. — Возможно, это к лучшему, что люди знают, что миссис Брок кто-то помогает. Отнести сумки наверх?

Я медленно выдохнул воздух:

— Спасибо. Вы говорите, к лучшему, что «люди» знают. Город имеет что-то против миссис Брок?

— Господи, конечно нет! — воскликнул Трэш. Он вышел из-за стойки, взял мою сумку и выпрямился, держа ее в руке, так что его темные глаза встретились с моими. — Мы жили здесь тихо-мирно двадцать лет, мистер Геррик. Мы полагали, что человек, убивший Джона Уилларда, давно исчез отсюда. Так нам было удобнее. Мы предполагали это, потому что гораздо приятнее считать, что он не был членом нашего сообщества, жителем нашего города; что он использовал фестиваль как прикрытие для своего преступления и для бегства. Брок разрушил наши иллюзии. Должно быть, он подобрался очень близко к разгадке, мистер Геррик. Его заставили замолчать. Это может означать только одно — что человек, которого мы с легким сердцем считали чужаком, растворившимся в воздухе, вовсе не чужак; что он здесь; что он один из нас. Никто больше не чувствует себя в безопасности. Сплетники утихли. Они боятся, что случайно скажут что-то важное и их тоже заставят замолчать, как Брока. Но еще больше боятся другого.

— Да?

— Пенни Уиллард.

Я непонимающе взглянул на него.

— Пенелопа Уиллард, дочь Джона Уилларда. На самом деле это она заварила всю кашу, когда наняла Брока. Двадцать один год состоянием Джона Уилларда распоряжались доверенные лица. В прошлом июне, когда она достигла совершеннолетия, все дела перешли в руки Пенни и под ее контроль. Завтра она может сказать: «Извините, ребята, игра окончена». Она может прикрыть фестивали, на которых зиждется благополучие города. Нью-Маверик без колонии и без поддержки Пенни Уиллард превратится в город-призрак.

— А с какой стати ей это делать?

— Что, если вдруг выяснится, что мы двадцать с лишним лет прикрывали убийцу ее отца? Не надо обладать богатым воображением, чтобы представить, как она на прощанье целует весь город. — Трэш пожал плечами. — Мужья разговаривают со своими женами. Если миссис Брок знает то, что знал ее муж, и решит об этом рассказать… Ну, вы понимаете, почему люди интересуются Броками?

Трэш предоставил мне набросок картины, который требовал дополнения, но прежде всего он заставил меня еще больше забеспокоиться о Гарриет. Долго спавшее зло пробудилось, и Гарриет, независимо от того, известно ей что-то или нет, вполне могла оказаться следующей жертвой.

Географии Нью-Маверика я тогда еще не знал, но без труда нашел Колони-роуд: асфальтовую дорогу, петлявшую среди густого леса. Вначале домов я не замечал, но через определенные промежутки на дороге стояли группы из полудюжины почтовых ящиков, от которых поросшие травой дорожки, едва ли не тропинки, вели в прохладную чащу соснового леса, где прятались от любопытных глаз дома и студии художников.

Трэш сказал мне, что коттедж Броков стоит у дороги примерно в миле от поворота с основной трассы. Я заметил почтовый ящик с именем Брок, написанным краской, как раз в тот момент, когда стал гадать, не пропустил ли я его.

Дом представлял собой серое одноэтажное здание с деревянной кровлей. Перед ним раскинулась небольшая лужайка. Он казался бы уединенным, если бы множество других почтовых ящиков вдоль дороги не убеждали в обратном.

Свернув на подъездную дорожку, я увидел Эда Брока.

Я догадался, что это Эд: человек в инвалидной коляске, колени прикрыты теплым пледом, хотя день был жаркий. Глаза закрывали темные стекла очков, и даже издалека я видел, что лицо его бледно, как рыбье брюхо. Он сидел в кресле, подставив лицо солнцу. Казалось, он отчаянно старается впитать в себя от него некую жизнь и энергию. Это был жизнерадостный, смеющийся, бесшабашный, бесстрашный Эд Брок.

Я взглянул на дом: тот казался пустым. Мой рот и горло пересохли, пока я шел к инвалидной коляске. Приблизившись, я увидел, что левый рукав рубашки Эда был пуст, засунут в карман и пришпилен булавкой.

Я обошел коляску и остановился прямо перед Эдом. Моя тень падала на его лицо, но, похоже, он этого не заметил. Я ни за что не узнал бы его, если б не знал, чего мне ожидать.

— Эд, — проговорил я, облизнув губы.

Ничего не произошло: веки не дрогнули, ни один мускул не шевельнулся. Я чувствовал, как маленький ручеек пота стекает по спине вниз под рубашкой. На войне мне доводилось видеть страшные увечья, но там почему-то это воспринималось легче.

— Эд! — Мне отчаянно хотелось докричаться до него. Я так долго его ненавидел, но в ту минуту подумал, что никогда в жизни мне так страстно не хотелось донести до кого-то, что я его друг. — Эд!

Хлопнула входная дверь.

Я повернулся к дому, чувствуя себя почему-то неловко. Маленький мальчик, подпрыгивая, шел ко мне через лужайку. У него были рыжеватые волосы, веснушки и широко раскрытые, сияющие голубые глаза.

— Прошу прощения, сэр, — проговорил мальчик. — Мой отец болен. Он…

— Я Дэвид Геррик, — сказал я. Думаю, я узнал бы этого мальчика где угодно, так много от Гарриет было в нем, в этих ясных, лучистых глазах.

— А, мистер Геррик… сэр! Мама не ждала вас так скоро. Она поехала в магазин кое-что купить и скоро вернется. Проходите в дом. Я — Дики.

В восемь лет он уже великолепный хозяин, умеет держаться вежливо и с достоинством.

— Я видел, вы пытались поговорить с папой, сэр. Вы знаете, что с ним произошло?

— Хочешь верь, хочешь не верь, Дики, я услышал об этом только сегодня. Я приехал так быстро, как только сумел.

— Мама получила вашу телеграмму всего полчаса назад, сэр. Здесь, в Нью-Маверике, не особенно спешат с доставкой.

«Неудивительно — ведь сначала телеграмму нужно было показать всем соседям», — подумал я.

— Насчет папы, сэр, — продолжал Дики. — Он не может вам ответить, и к тому же он вас не слышит. Думают, что он видит, но, судя по тому, как он себя ведет, не похоже. — Он говорил подчеркнуто небрежно. Его, должно быть, учили так относиться к этому, подумал я, — без слез и воплей. — Если вы пройдете в дом, сэр, можно сварить кофе, а когда мама вернется, она наверняка привезет что-нибудь выпить.