Она может стать созидательной, но в этом случае у созидательности совершенно другое качество, другие вкус и аромат. Тогда это, как если бы не вы творили; это, как если бы вы стали средством, как если бы вами овладело нечто, что сильнее вас, словно бы существование сделало вас инструментом, материалом. Вы превратились во флейту, а Бог теперь поет. Вы — просто полость, коридор; вы позволяете всему течь сквозь вас. Если есть какой-то недостаток, то он ваш. Если есть какая-то красота, то она принадлежит Богу. Если вы заблуждаетесь, то это вы заблуждаетесь. Если через вас действительно рождено что-то, вы чувствуете благодарность. В этом случае все ошибки ваши, потому что тогда вы сами каким-то образом служите себе помехой. Оттого что вы заблокированы, у вас никак не получается быть полностью пустыми. Коридор не был очищен для того, чтобы по нему тек Бог. Но когда бы ни случалось нечто прекрасное — живопись, поэзия, танец или еще что в таком духе — вы чувствуете глубокую благодарность. В ваше сердце приходит молитва; в ваше сердце приходит благодарность.

Тогда у вашей созидательности очень тихое, спокойное качество. Прямо сейчас, с эго, очень много шума и суматохи. С эго созидательность — это ничто более, как звук о том, что вы — творец. Поэзия может и не стоить ничего, а поэт только и знает, что кричит с крыш. Картина может и вовсе не иметь ценности, в ней может и не быть ничего оригинального, она может быть всего лишь подражанием, фальшивкой, но художник продолжает горделиво, высоко держать голову. С эго очень шумно.

Когда эго исчезает, вы течете по-разному, но все становится очень тихим и спокойным.

Вот еще одна история:

Некто однажды спросил профессора Чарльза Таунсенда, почему он живет на последнем этаже Холлис Холла в старых, тесных и пыльных комнатах.

— Я всегда буду здесь жить, — ответил он. — Это единственное место в Кембридже, где надо мной лишь один Бог.

Затем, выдержав паузу, он добавил:

— Он занятой, но он тих.

Да, Бог занятой, чрезвычайно занятой, распростертый над всем существованием. Вы только посмотрите, как много он делает одновременно, в один момент. Это безграничное пространство - его. Вы, наверное, видели иллюстрации с индуистскими богами, с тысячами рук. Они очень символичны.

Они показывают, что у Бога не получается работать двумя руками. Двух рук недостаточно. Работа так огромна. Вы, должно быть, видели индуистских богов с тремя головами, обращенными в три измерения, ведь будь у бога лишь одна голова, что же произошло бы у него за спиной? Ему нужно смотреть во всех направлениях. Ему приходится быть занятым везде, с тысячью и одной рукой... но так тихо, не заявляя даже: «я сделал так много».

А вы делаете небольшую вещь — вы просто подгоняете друг к другу несколько слов и полагаете, что это поэма, — и вот возникает гордость, и вы сходите с ума. И вы принимаетесь утверждать, что вы создали нечто. Запомните, такое утверждают лишь одни посредственности. Настоящие творцы никогда так не делают, потому что настоящие созидатели становятся очень скромными, они понимают, что ничто не приходит от них самих. На самом деле, они — лишь средства.

Когда великий поэт Рабиндранат был чем-то одержим, он всегда уходил в комнату, запирал дверь. Несколько дней он не ел, не выходил из дому. Он просто молча слушал голос Бога. Он очищал себя, чтобы получить возможность стать правильным средством. Он плакал и стенал, и продолжал писать. И когда бы кто-нибудь ни спрашивал его, он всегда отвечал: «Все, что прекрасно, — не мое, а все, что обычно, — должно быть моим. Вот это, без сомнения, прибавил я».

После смерти Колдриджа нашли почти сорок тысяч незаконченных фрагментов стихов и рассказов, принадлежащих ему — сорок тысяч. Почти всю жизнь его друзья говорили:

— Почему ты не заканчиваешь их? Он отвечал:

— Как же я могу закончить? Он начинает, ему и заканчивать, когда бы Он ни пожелал. Я беспомощен. Однажды он вселился в меня, а затем появились несколько строк. Отсутствует лишь одна строка, но я не собираюсь добавлять ее, потому что она станет разрушительной. Семь строк с неба и только одна от земли? Нет, это отрубит крылья. Я буду ждать. Если он не спешит, то кто я, чтобы об этом беспокоиться?

Вот Он — настоящий творец.

Настоящий творец — это вовсе не творец. Настоящий творец становится орудием; он — вместилище великих сил. Необузданные силы Бога овладевают им, бурные моря и небеса овладевают им. Он становится глашатаем. Он издает звуки, но слова не принадлежат ему. Он рисует, но цвета не принадлежат ему. Он поет, но звуки не принадлежат ему. Он танцует, но танцует так, как если бы в него вселился некто, — кто-то другой танцует через него.

Поэтому все зависит от конкретного случая. Вопрос в том, что если ваше эго исчезнет в медитации, что же произойдет с вашей работой? Если это профессия, она исчезнет, и хорошо, что она исчезает. Никто не должен быть профессионалом. Ваша работа должна быть вашей любовью; в противном случае работа становится разрушительной. Тогда вы влачите ее, так или иначе, и вся жизнь ваша становится обузой. Вся ваша жизнь становится пустой в отрицательном чувстве, нереализованной. Вы делаете что-то, что никогда не хотели выполнять как основную работу. Это насильственно. Это самоубийственно — вы медленно убиваете себя, отравляете свою собственный организм. Никто не должен быть профессионалом. Ваша работа должна быть вашей любовью; она должна быть вашей молитвой. Она должна быть вашей религией, а не вашей профессией.

Между вами и вашей работой должна возникать страсть. Когда вы по-настоящему нашли свое призвание, это дело любви. Это не так, что вы вынуждены выполнять работу. Это не так, что вам приходится через силу делать это. Неожиданно вы выполняете работу в совершенно ином ключе, прежде вы такого не знали. У ваших шагов другой танец, ваше сердце громко стучит. Впервые весь ваш организм функционирует в наиболее благоприятных условиях. Это есть реализация. Вы найдете через это свое естество — оно станет зеркалом, оно отразит вас. Ваша работа может быть любой, она может оказаться скромной. Важными вовсе необязательно становятся только великие вещи, нет. Скромная вещь… Вы можете делать игрушки для детей или делать обувь, или ткать — все что угодно.