– Ее выпустили в июне 1942 года по рекомендации моего мужа.

– Был ли ваш муж убежден в то время, что миссис Лассер можно было по закону считать способной отвечать за свои действия?

– То есть дееспособной? – спросила миссис Мерсер. – По-моему, это выражение не имеет смысла. Нам, психиатрам, оно было навязано представителями судебных органов. Если вы хотите спросить, считал ли мой муж, что миссис Лассер способна жить в кругу своей семьи, да, мой муж так считал. Если вы спрашиваете, был ли он уверен, что миссис Лассер не предпримет новой попытки причинить себе или кому-нибудь другому вред, да, мой муж был в этом уверен. Более того, момент был наиболее благоприятным для ее возвращения домой. Ее болезнь, как вам, возможно, известно, началась с отъезда ее сына в школу. Или, по крайней мере, в эту пору болезнь себя проявила. А в июне 1942 года сыну было уже восемнадцать, и он должен был вернуться домой. Мой муж все это тщательно рассчитал. Естественно, он не мог предвидеть того, что произойдет с Тони.

– А что произошло, миссис Мерсер?

– Видите ли... Вы его видели?

– Да.

– У него появилась боязнь внешнего мира, – сказала миссис Мерсер.

– То есть?

– То есть он не выходит из дома.

– Не выходит или не может выйти?

– Не может, если вас так больше устраивает.

– Я спрашиваю, миссис Мерсер, может ли он при желании выйти из дома или он не в силах на это решиться?

– Насколько мне известно, мистер Хейз, а мы с 1945 года перестали быть в контакте с миссис Лассер, насколько мне известно, Тони Лассер по возвращении из школы в июне 1942 года ни разу не выходил из их дома в Нью-Эссексе. С тех пор прошло много времени, мистер Хейз. Вы знакомы с природой фобических реакций?

– Нет, не совсем.

– Фобия – это... Как бы вам объяснить?.. Это – сочетание страха с тревогой. Как только тревога погашена...

– А что такое тревога? – спросил Хейз.

– Неужели в двадцатом веке можно отыскать человека, который не знает, что такое тревога? – изумилась миссис Мерсер и улыбнулась.

– Разве это плохо?

– Если вы никогда не испытывали этого состояния, то это хорошо, – ответила она. – Тревога – это состояние подавленности или психического напряжения, которое обнаруживается в большинстве форм психических расстройств. В случае с Тони Лассером он сублимирует свою тревогу нежеланием выходить из дома.

– Но почему он не хочет выходить из дома? – спросил Хейз.

– Потому что ему это физически тяжело.

– Чем именно?

– Он может начать дрожать или потеть, может испытывать учащенное сердцебиение, оказаться в полуобморочном состоянии, а то и в самом деле потерять сознание, у него может схватить живот... – Миссис Мерсер пожала плечами. – Другими словами, у него возникает острая тревога.

– Но, несмотря на все это, он может выйти из дома, если ему понадобится?

– Видите ли...

– Например, если в доме пожар, он ведь попытается выбежать из дома, не так ли?

– Наверное. В зависимости от того, насколько интенсивно его фобическое расстройство. Вообще-то говоря, можно утверждать, что реальный страх перед пожаром при виде огня может оказаться сильнее, нежели фобическая реакция в таком человеке.

– Значит, Лассер мог выйти из дома? – настаивал Хейз. – Он мог убить своего отца?

– Не знаю, – пожала плечами миссис Мерсер. – Возможно. В этом случае желание убить должно быть исключительно сильным, оно должно заставить его преодолеть собственную боязнь.

– Благодарю вас, миссис Мерсер.

– Думаю, что он мог выйти из дома, мистер Хейз. Хотя, с другой стороны, подобная акция весьма сомнительна. Тони Лассер у нас не лечится, поэтому я мало что знаю о происхождении и течении его заболевания. Но мне известно, что, когда он в последний раз покидал дом в 1939 году, его мать пыталась наложить на себя руки. Поэтому весьма сомнительно, что он рискнет это сделать вторично.

– Вы хотите сказать, он боится, что она может снова попытаться покончить с собой?

– Нет, не так все это просто, мистер Хейз. Если бы на этот вопрос было так легко ответить, то нам незачем было бы рассуждать о фобической реакции. Я бы предположила, что он скорей был бы рад, если бы она предприняла такую попытку.

– Я вас не понимаю.

– Вполне возможно, он хочет, чтобы его мать умерла. Но он знает, что, если он уйдет из дома, она попытается покончить с собой. Его тайное желание свершится, и вот это-то осуществление желания так его пугает и настолько его тревожит, что отсюда и проистекает его собственная фобия.

– Что-то очень уж сложно, – вздохнул Хейз.

– Человек – существо сложное, мистер Хейз. Даже тот, кто хорошо приспособлен к этой жизни.

– Наверное, – улыбнулся Хейз. Он встал и протянул руку:

– Большое вам спасибо, миссис Мерсер, за то, что вы пожелали потратить на меня столько времени. Я знаю, вы очень заняты.

– Может, останетесь? – вдруг спросила она. – Мой муж сейчас заседает с врачами, но они вот-вот закончат. Мы обычно в четыре пьем чай. – Она улыбнулась. – Старая бостонская привычка, знаете ли.

– Да, я слышал об этом, – ответил Хейз.

– Останетесь? – У нас в семье любили пить чай, – ответил Хейз.

– Значит, решено. Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой. По-моему, все мои объяснения мало чем вам помогли.

– Может, моему напарнику больше повезло, – отозвался Хейз. – Во всяком случае, я с удовольствием выпью чай с вами и вашим мужем.

А Хромому Дэнни, наоборот, не сиделось дома.

Карелла вовсе не был против встреч на свежем воздухе, ему только хотелось, чтобы Дэнни был более осмотрителен при выборе места встречи.

– На пересечении Пятнадцатой и Уоррен, – сказал Дэнни, несомненно выбрав именно этот угол, потому что он находился в нескольких милях от участка. Возможно, он не знал, а может, и не потрудился задуматься над тем, что правый угол, образуемый этими улицами, приходится на пустырь, продуваемый всеми январскими ветрами. Карелла, подняв воротник пальто как можно выше и засунув туда голову на манер черепахи ушей своих он уже не чувствовал, – стоял, держа руки в карманах пальто, полы которого били ему по ногам, проклинал Хромого Дэнни и никак не мог понять, зачем его отец в свое время покинул Италию. В Италии, когда carabinieri встречаются с осведомителем, то происходит это, по всей вероятности, за столиком, вынесенным на тротуар под горячие лучи солнца. «Buon giorno, tenente, – скажет осведомитель. – Vuole un piccolo bucchiere di vino»[3].

– Привет, Стив, – прошептал кто-то у него за спиной.

Он узнал Дэнни и тотчас обернулся. На Дэнни было зимнее пальто из толстого ирландского твида с огромным воротником, прикрывавшим весь затылок. Кроме того, на нем был шерстяной шарф, клетчатая кепка и ярко-желтые наушники. Выглядел он веселым, отдохнувшим, а главное, ему было тепло.

– Уйдем куда-нибудь с этого холода, – простучал зубами Карелла. – Что с тобой, Дэнни? Я помню времена, когда мы встречались, как цивилизованные люди, в ресторанах и барах. К чему вдруг эта насквозь промерзшая тундра?

– Тебе холодно? – удивился Дэнни.

– Я стою здесь на углу уже пятнадцать минут. Послушай, как гудит ветер. Прямо как на Северном полюсе.

– Смотри-ка, а мне тепло, – сказал Дэнни.

– Вон там подальше кафетерий. Пойдем туда, – предложил Карелла. И уже на ходу спросил:

– Разузнал что-нибудь для меня?

– Разузнал насчет игры. Не знаю, какая тебе от этого польза, но кое-какие подробности прорезались.

– Выкладывай.

– Во-первых, игра ведется нерегулярно, как ты считал. Играют, когда охота. Иногда два-три раза в неделю, а порой и раз в месяц, понятно?

– Понятно, – отозвался Карелла. – Входи.

Он вошел в кафетерий сквозь вращающиеся двери. Дэнни последовал за ним.

– Я всю жизнь боюсь вращающихся дверей, – заметил Дэнни.

– Почему?

– Ребенком меня один раз прищемило.

– Кофе будешь?