Они жили вместе в убогих комнатах Палаццо Меренда в течение трех лет. К концу первого года 1 сентября 1910 года появился на свет их первенец — Эдда, и Муссолини отправился покупать коляску, притащив ее на своих плечах. Она стоила пятнадцать лир — половину недельной зарплаты, — и в оставшиеся дни недели они с женой питались одной капустой. Он работал в секретариате Социалистической федерации Форли, но получал мало и большую часть денег тратил на газету, которую сам основал: «Лотта ди классе» — «Классовая борьба», все четыре страницы которой писал сам. Теперь он был убежденным социалистом. Он пил вино со своими друзьями, но никогда не напивался, иногда ему удавалось поцеловать или ущипнуть хорошенькую девушку, но он не изменял Рашели. Всю свою энергию и весь запал своих растущих амбиций он посвящал политике и газете «Лотта ди классе», которая вскоре стала более влиятельным изданием, чем большинство других еженедельников такого рода, и которую часто цитировала «Аванти!», официальный орган социалистов. Он редко бывал дома, и его часто видели в городе по дороге на какое-нибудь собрание, с опущенной головой, засунутыми в карманы руками, бледного и небритого, бедно и неряшливо одетого, что-то бормочущего про себя. Когда он был дома, то обычно работал: писал, читал, переводил Кропоткина, готовил выступления. Иногда он вдруг поднимался из-за стола и брал в руки скрипку, на которой его научил играть уличный скрипач, когда он был еще мальчиком. Бенито не был большим музыкантом, но играл громко и мощно; игра на скрипке, по его убеждению, успокаивала нервы, и слова статей и выступлений быстрее приходили ему на ум. Время от времени он посещал театр с Рашелью и ее странной, похожей на ведьму матерью, но даже там, как позднее он признавался, он думал только о выступлениях и всегда стремился поскорее попасть домой, чтобы записать мысли, пришедшие ему в голову. Если постановка вовремя не начиналась, он имел обыкновение снимать ботинок, грозясь швырнуть его на сцену.

Он становился хорошим оратором, умеющим говорить авторитетно и убедительно. Его повадки были какими-то диковинными, приводимые факты зачастую не соответствовали действительности, его мнение обычно было противоречивым и агрессивно назидательным, а жесты — театральными, однако нельзя было отрицать убедительного очарования его голоса и вызывающих, постоянно повторяющихся, энергичных жестов, его дара произносить слова драматизирующие ситуацию, значения его загадочных намеков, а также невероятных, но броских и удачных метафор. Он научился мастерски возбуждать эмоции, выстраивая в ряд несколько, казалось бы, не связанных между собой предложений, произносимых короткими залпами, но окрашенных в различную звуковую тональность и доводимых с помощью хорошо рассчитанной жестикуляции до апогея. Он также развил в себе умение, которое позднее превратилось в гениальную способность, создавать у аудитории определенный настрой, а затем подключаться к нему и превращать свою речь в диалог, своего рода стихийную литанию, когда собрание хором реагирует на злободневные вопросы, поставленные проповедником, а он перефразирует их и бросает им вновь, чтобы получить более четкий ответ, более страстное одобрение, более сильное утверждение единства между ними. Он также осознал преимущества такого положения, когда есть надежные клакеры, заразительные аплодисменты и одобрительные выкрики которых могут быть вызваны кивком головы или каким-либо заранее согласованным жестом. Но прежде всего он осознал необходимость иметь группу надежных почитателей, вокруг которых можно было бы объединить большое число сторонников, готовых считать его своим лидером.

Ибо к этому времени он стал рассматривать себя лидером, действующим в замкнутом пространстве. Находясь под влиянием идей, плохо увязанных между собой и не всегда понятных, выхваченных у Ницше, Шопенгауэра, Бланки, Гегеля, Сореля или заимствованных у русских большевиков, он постепенно приходил к убеждению, которое вскоре определит всю его последующую жизнь: существующий порядок должен быть свергнут революционной «элитой», действующей от имени народа, и этой «элитой» должен руководить он сам.

Но лишь самые неистовые из его друзей-социалистов одобряли его крайние взгляды, пропагандирующие насилие, и были готовы следовать за ним и поддержать его огульные нападки на Турати, Биссолати и Тревеса, умеренных деятелей партии, да фактически и на всех внутри и вне партии, кто с ним не соглашался. Да, он человек выдающийся, говорили умеренные, — но опасный, в такой же мере, что и Ладзари. Они с тревогой слушали речи Муссолини, в которых он пропагандировал насилие, — «железную необходимость насилия», как он выражался — и ратовал за «насильственное хирургическое вмешательство». Они с нервозным неодобрением читали отчеты об используемых им в Форли методах и особенно об обстоятельствах случая, когда Муссолини во главе огромной толпы совершил марш к городской ратуше и угрожал выбросить мэра из окна, если тот не согласится снизить цены на молоко.

Летом 1911 года правительство Джованни Джолитти отправило в Триполитанию и Киренаику войска якобы для защиты собственности итальянских подданных, а на самом деле имея целью вытеснить отсюда Турцию, заменив ее в качестве державы, доминирующей в этих регионах. Муссолини вновь продемонстрировал, насколько опасны могут быть его действия. К его негодованию, национальный съезд социалистов в Милане, в работе которого он принимал участие в качестве делегата от Форли, отказался обсуждать антиимпериализм; на съезде находились даже некоторые «буржуазные лизоблюды», готовые поддержать агрессивные действия правительства. «Маркс, — с удовлетворением заявил Джолитти, — списан в архив». В статье, помещенной в «Лотта ди классе», и в своих выступлениях Муссолини откровенно заявил, что он ни при каких обстоятельствах не поддержит войну. «Международный милитаризм продолжает предаваться оргиям разрушения и смерти, — гневно кричал он. — С каждым днем растет кровавая вершина гигантской пирамиды из пожертвованных жизней, на которой в ожидании стоит Марс со своим ненасытным, перекошенным в адской ухмылке ртом… Пока существуют отечества, будет существовать милитаризм. Отечество — это призрак… подобный Богу, и подобно Богу он мстителен, жесток и коварен… Продемонстрируем же, что отечества не существует, точно так же, как не существует Бога».

В знак протеста против этой гибельной войны комитет Всеобщей конфедерации труда призвал провести всеобщую забастовку и принял соответствующую резолюцию. Но для Муссолини этого было мало. Призывая рабочих Форли приходить на политические митинги не с пустыми болтающимися без дела руками, а с оружием, он совместно с молодым республиканцем Пьетро Ненни агитировал не за забастовку, а за революцию; сам он возглавил банду, которая в течение двухдневных беспорядков в Форли занималась тем, что ломала кирками трамвайные линии. Спустя несколько недель после суда, в ходе которого он защищал себя, с удивительным умением перевирая слова и понятия, он был осужден в пятый раз.

Выйдя на свободу после пятимесячного заключения, он вернулся в свое жилище на Виа Меренда еще более убежденным, чем когда-либо, в необходимости стать лидером социалистов и превратить их в революционно-республиканскую партию. Еще раньше, после миланского национального съезда социалистов, на котором он не сумел взять верх, Муссолини потребовал, чтобы социалистическая конфедерация Форли объявила о выходе из партии: теперь же, когда большинство партии стало, видимо, переходить на его позиции, он потребовал вернуться в ряды партии. Конфедерация покорно исполнила его волю, и на следующем национальном съезде партии в Реджо-Эмилии агрессивно настроенный делегат из Форли, о котором многие делегаты вообще ничего не слышали или же помнили как непоследовательного оратора на последнем съезде в Милане, начал кампанию против своих противников из парламентской фракции. Он энергично и красноречиво нападал на Леонида Биссолати, Иваноэ Бономи и Анджело Кабрини, депутатов-социалистов, принадлежащих к среднему классу, которых он сделал объектом «серьезных обвинений со стороны партии» за то, что те публично поздравили короля, не пострадавшего во время покушения на его жизнь, совершенного каменщиком-анархистом. По заявлению Муссолини, партия должна избавляться от таких подонков. Она должна отбросить всякие компромиссы с антипролетарскими учреждениями и институтами власти. Это было триумфальное, мощное выступление. Оно произвело впечатление даже на сторонников Турати. Один из них — муж Маргариты Сарфатти — в письме к жене сообщал о появлении «замечательного молодого человека», которому «уготовано судьбой руководить партией». «Худощавый, жесткий, пламенный, самобытный, с периодическими всплесками красноречия», это был тот, кого ожидает большое будущее [3] .