Рокотали арфы, глухо и скорбно звучали бубны. Изгибаясь, поплыли в танце молодые танцовщицы. У одной из них, словно приклеенная, держалась на бедре маленькая черная змея. Голосили придворные плакальщицы, им невпопад вторили телохранители – «быки», зорко наблюдавшие, чтобы никто из обреченных не избежал своего напитка. Вдруг на вершине Этеменигуры грозно запели трубы, потом настала тишина. Иди-Нарум высоко поднял тяжелый золотой кубок. Его обритая верхняя губа дрогнула, в глазах полыхнул мрачный огонь. В испуге глядя на него, замерли простые люди Ура, рабы, плотной стеной окружавшие место погребения царя. Хриплый от волнения голос Иди-Нарума прозвучал в тишине громоподобно:

– Пора в путь! Великий царь устал ждать нас!…

Не сводя с Инниру странного взгляда, он опорожнил кубок золотисто-красного напитка. С застывшей улыбкой отпила большой глоток и царица. Мгновение Иди-Нарум стоял недвижно, потом его зрачки расширились от ужаса, он выронил кубок, упал на колени, лег. А побледневшая Инниру, закрыв глаза, допила свой кубок и тоже медленно сползла на циновку, судорожно хватаясь пальцами за край погребальных носилок.

По лицам «друзей царя» катились крупные капли пота. Никто из них не дрогнул, не выказал малодушия: один за другим осушали они кубки, подаваемые жрецами в туниках с желтой каймой, и падали… К поникшей в смертной истоме Инниру подскочили служанки, подняли и бережно уложили в носилки.

Герай неотрывно смотрел в лицо Иди-Наруму и наконец увидел в его полуоткрытых глазах смертную тоску. Что же это? Ведь Иди-Нарум был уверен, что перехитрит всех. Тут Герая грубо толкнул в спину воин царя. Герай обернулся: по лицу «быка» было видно, что он уже испил чашу. Взгляд его тускнел.

– Где твой кубок, ваятель? Я не видел, чтобы ты…

Глаза воина еще жили. Опираясь на локоть, он пытался поднять меч. Тут в тунике жреца подошел Октем. Легко отвел оружие жезлом.

– Успокойся и умри с миром! – сказал он воину – Видишь? Я даю ему.

Он черпнул из медного котла поменьше, что стоял за большим.

– Испей, друг царя, за вечность, – громко сказал он и тихо добавил: – Не бойся, я проверил, это вино.

Оливковая кожа Герая стала почти синей от волнения. И все же он выпил. Октем навалился на него, зарычал:

– Падай! Будто мертвый. На нас смотрят те воины, что окружили гробницу царя. Э-э, а это что? Царь воскрес…

Все изменилось в мгновение ока. Только что прерывисто всхлипывала флейта; смертная тоска клонила молодого флейтиста к земле; вповалку лежали танцовщицы, жрецы Иди-Нарума, телохранители, арфистки и плакальщицы. И вдруг оцепеневшие от зрелища смерти рабы и горожане, окружившие погребение, загомонили, зашевелились. Такого не было и в преданиях! Почему царь вернулся? Бог Энки не принял его!?

Тишину рассек пронзительный крик царя:

– Я знаю, кто предал меня! Теперь знаю. Слава Энки, он спас меня… Эй, стража! Проверить всех! Колите их дротиками.

«Как же уцелел царь!? Выходит, он перехитрил всех. Избавился от племянника и неверной супруги», – молнией пронеслось в мозгу ваятеля. Царь взмахнул над головой сверкающим жезлом. Десятки воинов, притворявшихся мертвыми, вскочили на ноги. Остриями дротиков они кололи всех подряд. Вот ожили знатные друзья Иди-Нарума. Пробудились преданные ему жрецы. Никто из них не успел даже поднять головы. Их закололи мечами. А сам царь ткнул дротиком шею Иди-Нарума. Тот не шевельнулся. На толстом лице царя возникла гримаса изумления. Ему сказали, что Иди-Нарум выпьет вино, а не яд. А он мертв! Тогда царь бросился к носилкам жены. Широко раскрыв глаза, в которых была ненависть, она приподнялась, встала на колени, держась за край носилок, и крикнула:

– Кто помог тебе, проклятый!? О, если б знать… Сорвав с головы корону, Инниру с силой швырнула ее в царя. В руке царицы блеснул синий квадратный флакон. Спустя мгновение она, выдернув пробку, жадно выпила содержимое. И сразу сникла, упала на носилки.

Царь замычал от боли, нелепо тыкая жезлом в сторону рабов и горожан, застывших возле погребения, завизжал:

– Всех! Убить всех, кто видел!

Герай силился и никак не мог проглотить свинцовый комок, застрявший в горле. Что-то похожее на стон вырвалось из его груди. Он хотел вскочить на ноги, броситься к умирающей Инниру. Мощная рука Октема придавила его к циновке. Будто клещами, сдавил он плечо Герая. Левой рукой Октем нащупал в складках туники пакет-капсулу, включил блок антигравитации. Вместе с ваятелем непонятная для окружающих сила потащила Октема, помчала вверх по наклонному коридору. Воины, пытавшиеся преградить им дорогу, как пушинки, отлетали к стенам. Под рев и стоны людей, добиваемых воинами царя, под звон мечей и свист дротиков Октем и Герай вихрем неслись к Этеменигуре… Топот и крики преследователей остались позади. Вот и вершина зиккурата! Из-за угла храма на них налетел воин – «бык». Октем двинул его плечом, и воин покатился по ступеням. На мгновение тонкое пение блока затихло. Отдуваясь, Октем подтащил Герая к краю террасы, сказал:

– Прощайся с Этеменигурой! И покрепче держись за меня. Ваятель глянул вниз – зажмурился от страха, попятился назад. С такой высоты мечущиеся воины и люди в погребении казались букашками. Сюда не доносились стоны и хрипы умирающих. Снова запел мини-блок, Октем обнял ваятеля:

– Не бойся ничего!

Как раз в этот миг на вершину зиккурата ввалились шумно дышавшие воины царя… Они не верили собственным глазам: двое крепко обнявшихся людей медленно падают по дуге к водам Евфрата. «Великий бог Энки уносит кого-то в свои чертоги», – решили они.

Прижавшись к твердой груди Октема, ваятель едва дышал. Ему чудилось, что он и вправду выпил напиток забвения, а теперь парит в обители богов Благодатной страны. Однако небесная страна удивительно напоминала земную. Те же финиковые рощи вокруг царского погребения. По-прежнему внизу струится Евфрат, чуть правее высится Этеменигура. Обоняние ловило знакомые запахи трав, цветов, прохладной речной воды. Едва не касаясь верхушек пальм, унизанных тяжелыми гроздьями, беглецы долетели до Евфрата и пересекли реку. Мини-блок тянул на пределе нагрузки и неуклонно терял высоту. Герай различал испуганные лица царских рабов, которые пахали поля на черных быках с загнутыми внутрь рогами… Вскоре началась месопотамская степь, усыпанная яркими цветами: шариками голубого огня, золотыми соцветиями с узкими листьями, пурпурными звездами. Наконец Октем и Герай достигли грохочущих водопадами истоков Тигра–Идиглату, где шумели густые рощи кедров, черной сосны и дуба. Вот горные долины Киликии, заросшие гигантскими платанами и кипарисами… Октем повернул на северо-восток. Беглецы с трудом перевалили снежные горы Арьястана и к вечеру оказались на краю Большой соляной пустыни. А на следующее утро Герай узнал родные горы и холмы, увитые зеленым плющом. Ваятель чуть дышал от пережитого и, когда ощутил под ногами твердую землю, впал в забытье. Октем привел его в чувство, дав выпить какого-то настоя из трав, как показалось ваятелю. «Сколько же лун я не был в родных краях? – думал он, глядя на горы и холмы, на серо-зеленую предгорную равнину, переходящую, вдали в пески пустыни. – Да, время промчалось подобно стреле! И все-таки жаль, что все прошло так быстро. Прощай, Этеменигура!..».

– Не жалей ни о чем, – сказал Октем, прочитав его мысли. – Ты жив и дома – вот что главное!… Да, мне помешала эта мнимая смерть царя, принесшая много бед. Если бы не это, я показал бы тебе, как обещал, и стобашенный Мемфис, и пирамиды фараонов, – Октем задумчиво повертел в руках мини-блок антигравитации: – Вот эта штука едва вывезла нас. Теперь она истощилась. А мне ведь надо в Эриду!

Герай встрепенулся, с мольбой сказал:

– Оставайся со мной! Люди Песков примут тебя, как брата!

Октем не ответил. Как объяснить ваятелю поручение Центра? Дул теплый ветер с гор, синело небо и шелестели густые травы на равнине. До поздней ночи рассказывал Октем о странствиях по Древнему Востоку, и в мозгу ваятеля плыли живые картины, навеянные Палеохроном. Герай будто перевоплотился в Октема – так ярко переживал виденное. В знойном мареве вставал Мемфис на границе африканских пустынь… Лес мачт и парусов теснился в оживленных портах Дилмуна. Затем посреди вод океана поднялся огромный гористый остров.