У Трейси Хаббард вдруг зачесался затылок. Должно быть, от страха. Это было смешно, и она печально улыбнулась. Она еще подумала, что почему-то при виде этого человека всякий раз волосы у нее на затылке поднимаются дыбом. Она подошла ближе, стараясь двигаться как можно тише и не шаркать ногами. Трейси хотелось увидеть, что Майлс Рэдберн рисует, до того, как он заметит ее.

А он не замечал ничего вокруг, увлеченно работая. Рисовал он, естественно, голубыми красками, вернее смесью голубых тонов и полутонов. Рэдберн копировал детали широко раскинувшихся у него над головой панелей с павлиньими хвостами. Он тщательно прорисовывал крошечные, похожие на перья изгибы орнамента, и Трейси восхищенно наблюдала за его работой. Когда Майлс Рэдберн писал портреты, он славился тем, как быстро схватывал характерные черты оригинала и перекладывал их на холст быстрыми, энергичными мазками. Именно в такой манере он нарисовал Анабель. И вот теперь он всего-навсего копировщик узоров, в которых было так мало человеческого тепла!

Наверное, он почувствовал ее взгляд, потому что оглянулся и взглянул на нее, но не соизволил даже поздороваться. Трейси ощутила комок в горле, но проглотила обиду. Ей очень не нравилось то ощущение, которое она испытывала всякий раз при встрече с этим человеком, – желание бежать от того, что боялась и чего не понимала. Поэтому она собрала всю свою волю в кулак.

– Осматриваете достопримечательности? – светским тоном спросил он. – Что же вы думаете обо всем этом?

Трейси не верила, что Майлса Рэдберна на самом деле интересует ее мнение, но она все же попыталась дать искренний ответ.

– Это великолепие, признаться, подавляет меня. Но, может быть, я сама в этом виновата: попыталась увидеть все сразу. Наверное, мне просто подсознательно хотелось увидеть в этом море абстрактных узоров человеческое лицо.

– Ислам запрещает изображать людей и животных, – напомнил он ей. – Мустафа Кемаль модернизировал многие турецкие законы и традиции, но раньше именно по этой причине художники в попытках самовыражения обращались к архитектуре и мозаикам. В результате они создавали настоящие шедевры в этом жанре. – Он обвел рукой вокруг себя. – Конечно, очень многое из того, что вы здесь видите, выполнено по трафарету. Но если не вглядываться в мозаику очень уж тщательно, вы никогда не отличите ее узоры от настоящих изразцов. Многие и из менее знаменитых мечетей сохранили столь же прекрасные произведения искусства.

Рэдберн опять повернулся к мольберту, и Трейси продолжала наблюдать за ним еще несколько секунд. Когда она поняла, что он не собирается больше ничего говорить, то сама нарушила молчание:

– Вы не заходили в свой кабинет, перед тем как уехать сегодня утром?

– Только один раз, да и то после того, как проснулся. После завтрака у меня не было времени. Мольберт и краски уже лежали в машине, и я хотел выехать пораньше.

– А я входила туда, – спокойно сообщила Трейси. – Знаете: кого-то заинтересовала моя вчерашняя работа, и настолько, что сейчас от нее не осталось и следа.

Майлс Рэдберн слушал ее очень внимательно, хотя взгляд его оставался все таким же бесстрастным.

– Значит, опять началось, – наконец произнес он. Хотя его слова вроде бы ничего не значили, Трейси Хаббард они показались угрожающими.

– Что вы хотите этим сказать? Что именно началось?

– Злые шутки нашего злого гения, нашего полтергейста. Впрочем, называйте его как хотите. С моими бумагами и рисунками все в порядке?

– В порядке, насколько я могла заметить, – кивнула Трейси. – Такое впечатление, что в вашем кабинете похозяйничал озорной ребенок.

– Это был не ребенок. – Майлс продолжал изучать ее с каким-то странным вниманием. Следующие его слова сильно удивили Трейси. – Скажите… Эти клипсы у вас в ушах… Наверное, вы купили их на базаре?

Девушка испуганно подняла руки к ушам и дотронулась до клипсов, про которые уже успела забыть.

– Нет, мне их подарила Нарсэл. Клипсы понравились мне, и она тут же сняла и протянула их мне. Мисс Эрим не хотела слушать никаких моих возражений.

Майлс кивнул.

– В этой стране следует быть осторожнее, когда хотите что-нибудь похвалить. Турки очень щедры и гостеприимны. Но вы не должны носить эти клипсы: они вам не идут.

– А мне они нравятся. – Трейси начала злиться и потому дышала учащенно.

Он положил свою палитру и кисть на складную подставку, стоящую рядом с мольбертом, и подошел к ней. Прежде чем Трейси поняла, что он собирается делать, Рэдберн снял с ее ушей клипсы и протянул ей.

– Вот так-то лучше. Вот сейчас вы снова стали одним целым.

Клипсы упали Трейси на руку. Что-то неприятно кольнуло ее самолюбие. Она вдруг вспомнила свое детство, превратилась в маленькую девочку, и заново перенесла старую обиду, когда отец швырнул ее первую губную помаду в корзину для мусора. Слова, что он произнес много лет назад, зазвенели в ее ушах так, будто она выслушала их только что: «Не пытайся подражать сестре. Будь самой собой».

Но она уже не ребенок, с негодованием подумала Трейси, и Майлс Рэдберн не имеет права указывать ей, что носить, а чего не носить. Тем не менее, давнишнее ощущение, что она выглядит смешно, потому что никогда не сможет быть такой, как Анабель, нахлынуло на нее, как и раньше, лишая уверенности в собственных силах.

– Что вы хотите сказать словами «одно целое»? – запинаясь, пробормотала она.

Майлс спокойно вернулся к мольберту и начал складывать свои вещи.

– Не вините меня за то, что я вижу больше обычного человека. Не забывайте, что, в конце концов, я художник. Как чувствует себя ваша голень?

– Все в порядке, спасибо, – задыхаясь, выдавила из себя Трейси.

Он продолжил собирать свои вещи, не оглядываясь по сторонам.

– Во-первых, не следует ходить по старым развалинам в темноте. Во-вторых, если вы так легко попадаете в разные неприятные истории, может, не стоит вам оставаться в Турции до истечения вашей недели.

«Да сговорились они, что ли?» – подумала Трейси, вспомнив, как утром доктор Эрим сказал ей то же самое теми же словами. Но возражать Майлсу Рэдберну вслух она не стала, повернулась, высоко задрав подбородок, и отошла от него. Она не позволит насмехаться над собой, запугивать себя и ни за что не уедет домой.

Выйдя из мечети и пройдя половину двора, Трейси вновь надела клипсы. Они тут же исполнили маленький вызывающий танец на ее щеках, и она сказала себе, что ей наплевать, идут они ей или нет, даже если Майлс Рэдберн и прав. Пусть она не относится к женщинам, которым идут раскачивающиеся клипсы, пусть ей не сравниться с Анабель, она будет носить то, что хочет, и делать то, что хочет.

Рэдберн догнал Трейси еще во дворе мечети.

– Вы обязаны кое-что увидеть, – сказал он. – Подождите секундочку.

Трейси Хаббард холодно напомнила ему, что ее уже давно ждет Нарсэл, но он словно не слышал ее.

– Вы хотели по-настоящему познакомиться со Стамбулом. Взгляните наверх.

Они находились возле одного из минаретов, и Трейси посмотрела на миниатюрный балкон, который опоясывал похожую на иголку башню у самого верха. Башня казалась невероятно высокой и тонкой, а человек, который взобрался по внутренней лестнице на самый верх, наоборот, – крошечной куколкой. Муэдзин не надел церемониального халата и не взял трубу. Одетый в черный деловой костюм, он стоял внутри круга, приложив сложенные ковшиком руки ко рту. Его завывающие крики относил в сторону ветер. Рэдберн и Трейси услышали лишь нечто, напоминающее трели. Потом он повернулся и крикнул еще раз. На этот раз клич на молитву был обращен в их сторону, и они разобрали слова:

– Аллаху акбар! Ла илаха илла'ллах!

– Аллах велик… нет Бога, кроме Аллаха… – тихо повторил Майлс Рэдберн по-английски.

Негодование девушки, против ее воли, начало постепенно проходить.

– Даже эти традиции постепенно исчезают, – сказал Майлс после того, как муэдзин закончил созывать верующих на молитву и скрылся в темноте минарета. – Сейчас в Стамбуле очень много мечетей, в которых можно найти с комфортом устроившегося на земле муэдзина, созывающего правоверных на молитву с помощью громкоговорителя. Я не могу осуждать их за это. Как-то я тоже взобрался на самый верх одного из минаретов.