Вот почему, выступив в поход на Британию, Калигула возлежал на одеялах.
Между тем корабль, отчалив от берега, взял курс в открытое море. И по мере приближения к открытому морю в душу императора закрадывалось сомнение: а правильно ли он поступил, решив взять Британию с моря? Может, лучше ее брать с суши? Тем более, ветер поднимается, корабль начинает качать, и все это может для них плохо кончиться.
Он приказал лечь в дрейф, чтобы спокойно полежать и посоветоваться с военным советом. Держать курс на Британию или не держать? Может, ну ее к черту, эту железную леди Картимандую?
Пока советовались, всех стала одолевать тоска по родине. Тоска по родине — самая сильная тоска, особенно если родина — вот она, рукой подать, а ты почему-то болтаешься среди моря.
И тогда они решили: авось Картимандуя на них не обидится, а победу можно и здесь одержать, во всяком случае, хорошо отпраздновать. И даже с большим энтузиазмом, поскольку запасы энтузиазма не будут растрачены на поход.
Налегли на весла, взяли курс к берегу. Тут уже дело пошло веселей, поскольку возвращаться из похода всегда веселей, чем тащиться куда-то на конец света.
Римляне, наблюдавшие за походом издалека, высыпали на берег встречать победителей. Какой-то младенец на руках у мамы делал императору ручкой и говорил: «Дай, дай!»
Праздник вылился в настоящий триумф. В этот день император провозгласил себя Нептуном, богом всех морей от Рима до Британии, и восседал с трезубцем в руке, слушая благодарственные речи и тосты. В стороне сидел вдрызг упившийся дядя императора Клавдий, а жена его, тетушка Мессалина, что-то шептала ему на ухо, обещая быть верной в его борьбе за высокое звание императора. Клавдий покорно кивал, механически сбрасывая с ее коленей то одну, то другую руку посторонних мужчин, и бормотал, что, когда он станет императором, уж он покажет этим британцам!
А ребенок все тянул ручку и все говорил: «Дай, дай!»
Ребенка звали Нерон, и он просил, чтоб ему дали империю.
Номенклатура
Высших римских чиновников избирал народ, поэтому им не безразлична была любовь народа. Но народ любит тех, кто знает его в лицо и даже при случае может назвать по имени. А лиц у народа, а имен! Ни один государственный деятель их не запомнит.
Приходилось кандидатам на высокие должности прибегать к помощи рабов, которые лучше знали народ и могли подсказать, как он выглядит и как называется. Эти рабы назывались номенклаторами, то есть назывателями имен. Кандидаты расхаживали по городу в сопровождении номенклаторов, и номенклатор заранее предупреждал кандидата:
— Вот идет Ваня.
Тут кандидат широко распахивал объятия и кричал:
— Ваня! Дорогой Ваня! Наконец-то мы встретились! — Он прижимал незнакомого Ваню к груди, любовно похлопывал по спине и говорил сладким голосом: — А я уже думаю: куда это мой Ваня запропастился? Кстати, приходи на выборы, там будут голосовать за меня.
И счастливый Ваня отвечал, что, конечно, он непременно придет и отдаст свой голос за друга-кандидата.
А кандидат уже шел дальше, и всеведущий раб ему говорил:
— Вот идет Вася.
— О, Вася! — кричал кандидат и устремлялся к Васе с той же сердечностью.
В Древнем Риме обязанности рабов-номенклаторов этим и ограничивались, но со временем их осведомленность стали использовать для постоянной связи между правительством и народом.
Так появилась номенклатура, которая, сохранив свою рабскую природу, приобрела такую власть, что перед ней бессильны и правительство, и народ, а всесильна она одна — номенклатура.
Как разрушили Карфаген
Слова Катона Старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен, нашли поддержку и в самом Карфагене, где партия рабов всегда придерживалась политики поражения собственного правительства. И в ответ на слова Катона она выдвинула встречный лозунг: Карфаген должен быть разрушен, а на его месте должен быть построен Коринф.
Почему Коринф? Ведь Коринф находится в Греции.
Дело не в Греции. Причем здесь Греция? В Коринфе совсем другая жизнь, там все рабы давно уже стали рабовладельцами. И все рабы этих рабов стали рабовладельцами. Во всем Коринфе не осталось ни одного раба, и все его жители — сплошные рабовладельцы. Такие были слухи среди карфагенских рабов, которые, как все рабы, мечтали только об одном: стать рабовладельцами.
Представительницы женского движения были с этим не согласны. Карфаген, конечно, должен быть разрушен, но зачем на этом месте строить Коринф? Женщины боролись за эмансипацию, за уравнение рабынь в правах с рабами, поэтому на месте Карфагена они предлагали построить остров Корфу. Потому что на острове Корфу по тамошним рыночным ценам одна женщина стоит четверых мужчин. Это ж какая победа в борьбе за эмансипацию!
Между прочим, остров Корфу тоже находится в Греции. Далась им эта Греция! Но дело даже не в этом, а в том, что:
Корфу — остров, а как можно построить остров на материке? Ведь остров должен быть со всех сторон окружен водой, а откуда взять столько воды? И как это практически сделать?
Женская логика. Между прочим, логика у женщин — главный приоритет. Нет женской физики, нет женской математики, есть только женская логика, и она заключается в том, чтобы построить на материке остров Корфу.
Тем не менее общими усилиями Карфаген был разрушен до основанья, а затем на его развалинах одни стали строить город Коринф, а другие, естественно, остров Корфу. Они строили такое место, где совершенно не будет рабов и по рыночным ценам за одну женщину будут давать четверых мужчин, вот такая там будет всеобщая эмансипация.
Но развалины были старые, и ничего нового из этого старого построить не удавалось. Каждый камешек, каждый кирпичик хранил память о старом городе Карфагене, и когда они начинали между собой складываться, у них получался старый город Карфаген.
Однако в пылу великой стройки никто этого не замечал. Каждый строитель-раб уже видел себя рабовладельцем, а женщины радовались: скоро их поведут продавать, и тогда они покажут этим мужчинам, чего стоит женщина!
Наука ненависти
Римские императоры не боялись ненависти своего народа.
— Пусть ненавидят, лишь бы повиновались, — говорил император Тиберий.
— Пусть ненавидят, лишь бы боялись, — вторил ему император Калигула.
Но на всякий случай оба держали наготове флот, чтобы в случае чего сбежать от взрыва народной ненависти.
А вот к небесному гневу они относились по-разному. Заслышав раскаты грома, Калигула обматывал голову полотенцем и залезал под кровать, а Тиберий надевал на голову лавровый венок, чтобы небо видело, с кем оно имеет дело.
Ювеналов бич
Пока жив был император Домициан, сатирик Ювенал не написал о нем ни одного сатирического произведения. Зато после смерти Домициана уже не мог сдержаться и так его расписал, что стал великим сатириком.
Ему даже Пушкин завидовал, прося у музы пламенной сатиры вручить ему Ювеналов бич.
А не умер бы император Домициан? Где был бы Ювенал со своим бичом, на каких задворках исторической памяти?
Но Домициан не мог не умереть: об этом позаботилась его жена Домиция, большая любительница сатирической литературы.