Студенты, обычно исполненные духа противоречия, на этот раз, словно благодарные подданные, выражали полный восторг тем образом жизни, что навязал им их король. В особенности всех восхитило объявление о том, что в один из ближайших вечеров на подмостках, которые специально для этого приказано соорудить прямо в лесу, будет дано представление «Разбойников» Шиллера. Самуил Гельб собственной персоной исполнит роль Карла Моора. Вот что значит подлинный властитель, пекущийся об удовольствиях своих подданных! За всю историю человечества один лишь Нерон был не чужд столь деликатной заботливости. (Поэтому, как бы ни отзывались о нем историки из стана аристократии, римское простонародье до сих пор питает к нему симпатию.)

Другие обещания, перечисленные в афишках Самуила, представлялись не менее заманчивыми. Притом, в отличие от обещаний, какими обычно изобилуют всякого рода программы, их предполагалось соблюсти с самой скрупулезной точностью и даже превзойти. Следовательно, нет необходимости их здесь пересказывать, ибо нам вскоре предстоит стать свидетелями исполнения этих достохвальных прожектов.

Что до афишки, посвященной учебному курсу, то вот обширное извлечение из нее:

Вся программа была составлена в том же духе. Медицина, литература, анатомия, история — короче, все кафедры в ней занимал Самуил Гельб. Этот странный профессор-универсал брался продемонстрировать своим слушателям теневую сторону всех наук. Единственным предметом, в трактовке которого намечалось нечто положительное, была психология: в этом курсе он обещал представить трактовку своей излюбленной темы, определенной им как теория воли.

Однако все прекрасно знали, что, будучи повесой и насмешником, Самуил Гельб, тем не менее, отличался глубокой и разносторонней ученостью, так что ни один студент не хотел пропустить оригинальных лекций этого многогранного профессора, взявшегося за столь головоломное дело, как совмещение в одной своей персоне всех лекторов университета.

Занятия было решено проводить с двух до шести часов пополудни.

Утреннее время вплоть до обеда, который начинался в час дня, посвящалось прогулкам по реке и лесу.

Первая лодочная экскурсия должна была состояться тем же утром. Бравый толстяк Пфаффендорф, еще накануне вечером предупрежденный королем студентов, реквизировал все лодки, какие успел найти на реке, и, когда веселая орава прибыла на условленное место, там ждала целая флотилия суденышек, как гребных, так и под парусами.

Сам Пфаффендорф тоже был там, причем облаченный в свой лучший костюм: сюртук рыжевато-бурого цвета, белый галстук, четырехугольную шапочку, шелковые кюлоты, ажурные чулки и башмаки с пряжками.

Накануне, захваченный врасплох непредвиденным нашествием студенческой орды, Пфаффендорф опасался, как бы то повседневное одеяние, в котором его вчера застали, не создало превратного впечатления, принижающего значительность его персоны. Бургомистр жаждал взять реванш и, полный решимости во что бы то ни стало ослепить своих юных друзей, пренебрег даже риском измять парадное облачение, забравшись в нем в лодку, и подвергнуть почтенные шелковые чулки опасности вымокнуть от брызг, летящих из-под весел.

Итак, славный бургомистр лихо взгромоздился на борт Самуиловой барки, демонстрируя бесшабашность человека, одетого кое-как и не имеющего причин беречь свое платье. Эту свою широту и беспечность он довел до таких пределов, что даже сам взялся грести, чем вызвал у Трихтера бурные рукоплескания.

Прогулка получилась упоительная. Неккар — тот же Рейн, только уменьшенный, а по берегам те же крепости из темного камня, подобно орлиным гнездам венчающие вершины скал; те же веселые деревушки, примостившиеся на дне цветущих долин, словно в складках изумрудного одеяния Кибелы; те же узкие дикие ущелья, напоминающие вход в преисподнюю, но внезапно выводящие на приветливые, полные цветов лужайки, которые можно принять за преддверие рая. Все эти дивные многообразные картины за несколько часов успели проплыть перед глазами и поразить воображение наших студентов, между тем как их весла мерно опускались и поднимались, а голоса, слившись в громовой хор, звуками патриотических песен будили сонное эхо, годами мирно дремавшее в прибрежных гротах Неккара.

Юлиус положил себе вернуться в замок, как только все сойдут на берег. Но когда это случилось, наступило время занятий, а ему, так же как и прежним его товарищам, не терпелось послушать, как Самуил станет изощряться в роли профессора. Итак, он остался со своей веселой компанией, сначала чтобы пообедать, потом — послушать лекции.

Они оказались именно такими, каких следовало ожидать от нашего самозванного профессора с его страстью все подвергать сомнению — сочетание иронии, учености и вдохновения. Не однажды трепет пробегал среди его слушателей при том или ином чудовищно кощунственном умозаключении насчет как земной, так и загробной жизни. Творца в его творении, Господа, явленного в душах и делах человеческих, он исследовал и вопрошал с такой критической дерзостью и силой свободного ума, какие уже тогда могли быть терпимы в абсолютистской Германии, но и доселе немыслимы в демократической Франции.

Когда лекции закончились, пробило уже шесть часов вечера.

Юлиус спросил себя, есть ли смысл возвращаться в замок теперь, на ночь глядя? Вечер должен был стать достойным завершением этого дня, и без того столь восхитительно наполненного впечатлениями. Программа обещала «Ужин при свете факелов и концерт под сенью лесной чащи».Христиана не может испытывать ни малейшего беспокойства, если знает, где именно находится ее муж. Впрочем, нет ничего проще, чем предупредить ее.

Он написал ей, весьма кратко сообщив, что вернется раньше, чем вчера, и попросил ее послать к нему двух доезжачих.

Ужин под деревьями при свете разноцветных фонариков был как нельзя более фантастичен и занимателен. Во время трапезы двое доезжачих Юлиуса, скрывшись в лесных зарослях, трубили в рожки, извлекая из своих инструментов гармонические звуки, перекликаясь вдали, словно дивное музыкальное эхо. Такой пленительный диалог, нарушающий лесное безмолвие в столь неурочный час, приводил в растерянность ланей, заставляя их принимать бледные лунные блики за первые проблески утренней зари.