— Хочу посмотреть.

— Он в спальне. Это сюда.

В смысле обстановки спальня, пожалуй, самое скромное место в доме. Простая кровать, торшер, два кресла, тумбочка. На тумбочке телефон. Для того чтобы снять трубку, человеку, сидящему в кресле, достаточно протянуть руку.

— Послушай, Борис, — говорю я, — попытайся выяснить, кто еще звонил Зазроеву шестнадцатого в течение дня и семнадцатого утром.

— Сделаем, — коротко отвечает Ахалая.

Мой друг не привык задавать лишних вопросов. Он считает, что это непрофессионально.

Двухэтажное здание больницы расположено на окраине городка. Место под двор отвоевали у холма, срезали часть склона, стыки аккуратно выложили камнем. Холм не обиделся, взял под свою добрую опеку здание и двор. Зимой он защищает их от ветра. Летом в его тени всегда прохладно. Сегодня жаркий день. По двору, стараясь держаться в радиусе действия тени, прогуливаются выздоравливающие. Четверо из них, расположившись за деревянным столом под старой грушей, разминаются в домино.

Из двери появляется и поспешно направляется ко мне главврач, рано располневший человек лет сорока с добрыми и грустными глазами. Маленькая больница в глубинке, трудяга доктор, с виду закоренелый неудачник, практикующий в диапазоне от вывихов до черепных травм, — все это поначалу вызывало у меня большие сомнения. Медицинское светило, на которое я вышел через Бориса, заставило меня отказаться от намерения при первой же возможности перевезти Ольгу в Тбилиси.

— Кантеладзе? Если, не дай бог, со мной случится то же, что с вашей подопечной, я попрошу отправить меня именно к нему!

— Извините, что заставил вас ждать, — говорит главврач. — Срочная операция. Понимаете, мальчишка-слесарь транспортер на ферме ремонтировал, а механик возьми да включи… Можно сказать, по частям собрали. Будет жить парень! Под счастливой звездой родился!

Я угощаю «счастливую звезду» незнакомого мне слесаря столичной «Явой». Мы закуриваем и пускаемся в неспешную прогулку по больничному двору. Со стороны это похоже на задушевный разговор старых друзей. Но только со стороны, ибо повод, который свел нас, отнюдь не добрый.

— Состояние по-прежнему тяжелое, — сообщает главврач. — Бредит.

По сравнению со вчерашним днем — ничего нового. Удерживаю себя от внезапно нахлынувшего желания излить этому незнакомому человеку душу и не без усилий возвращаю нашей беседе деловое начало.

Главврач выпускает дым тонкой струйкой и с невзрослой восторженностью следит, как он поднимается к небесам.

— Звала какого-то Олега, — отвечает он.

По-видимому, я меняюсь в лице, ибо мой собеседник поспешно спрашивает:

— Что с вами?

— Ничего, — говорю. — Я могу ее видеть?

— Не раньше чем дней через пять—семь… Скажите… — Главврач какое-то мгновение взвешивает, стоит ли ему продолжать… — Я понимаю, что у вас такая работа… Но все же, если возможно… Для вас очень важен этот разговор?

Я звоню три раза на дню, теперь примчался из самой Москвы — мог бы догадаться.

— Очень, — коротко отвечаю я. — Скажите, доктор, кто-нибудь еще интересовался состоянием больной?

— Ваш коллега из Тбилиси.

Это Борис.

— Может, приходил кто-нибудь?

— Нет, нет… Я бы знал.

Заключаю наш разговор естественной в таких случаях просьбой сделать все возможное.

— Делаем все возможное, — сухо произносит главврач.

Будь я хоть господь бог, я не имею права сомневаться в его усилиях.

Ахалая дожидается меня в машине. По его мнению, мое беспокойство о судьбе этой девушки вполне понятно: она важный свидетель. Он считает, что наша встреча на дороге не была случайной. Я знаю это, и меня вполне устраивает, что прозорливость моего друга имеет некоторые пределы.

Энергичный Ан-24 переносит нас в Тбилиси, а машина прямиком доставляет к подъезду учреждения, где трудится Ахалая.

После доклада руководству уединяемся в кабинете. Свой главный сюрприз Ахалая, как хороший фокусник, приберег к концу программы. Теперь он не торопясь, обстоятельно подводит меня к нему.

— Последнее время мы постоянно натыкаемся на следы деятельности одной шайки, — говорит Борис, энергично расхаживая по кабинету, — Валюта, драгоценности, произведения искусств… Антиквариатом не брезгуют. Конспирация на высоком уровне! Я так предполагаю: каждый знает только одного, не больше. И только тот, кто на самом верху, знает всех и все ниточки у себя в руках держит. Понимаешь, сидит где-нибудь в темном углу, а от него во все стороны нити… Как паук! Башковитый, мерзавец!.. К сожалению, это все, что я сегодня могу о нем сказать. Зато у меня есть кое-что другое. Раньше не вязалось. Вот только теперь… Несколько чет назад при совершенно случайных обстоятельствах, подчеркиваю — совершенно случайных — арестовали мы некоего гражданина Минасяна. Ничего интересного при обыске у него не нашли. Кроме вот этого.

Ахалая открывает сейф и выкладывает передо мной плоский металлический контейнер.

— Узнаешь? — вкрадчиво спрашивает он.

Как не узнать — его обнаружили в машине Никитина. Говорю об этом Борису.

— Нет, дорогой, — хитро улыбается он. — Это контейнер, изъятый у Минасяна. Ты передал мне вот этот.

Ахалая снова лезет в сейф и извлекает на свет второй контейнер, как две капли воды похожий на первый.

— Браво, — говорю я.

— Минасян на сегодняшний день пребывает в местах не столь отдаленных. К сожалению, он один. Все остальные преступники остались на свободе и продолжают свое черное дело. Теперь слушай внимательно! — Призыв совершенно излишен, ибо я весь обратился в слух. — Как ты думаешь, кто защищал Минасяна на суде?

Вот он, фокус! Гаснет свет, волнительно гремит барабан, прожекторы выхватывают из темноты таинственную личность во фраке и цилиндре, лицо закрывает черная полумаска. Кто разгадает его секрет, тому бесплатный билет на все последующие представления.

— Зазроев, — говорю я.

— Именно! — ликующе восклицает Ахалая.

Сдается, моя сообразительность привела его в восторг, хотя после того, что я здесь услышал, догадаться было не так уж трудно.

Немного успокоившись, он продолжает:

— Было это четыре года назад. С тех самых пор Зазроев очень переменился. От активной практики отошел, изредка ведет незначительные дела. Как живет, сам видел. Защищая даже самых отъявленных подлецов, на такую дачу не заработаешь! Остается предположить, что у нашего адвоката появились какие-то иные возможности. Как думаешь — какие?

Мне понятно, к чему клонит мой друг.

— Минасян, — роняю я.

— Вот, вот! — подхватывает Борис. — Не самый ли крупный зверь попался нам тогда… при случайных обстоятельствах.

— Предположение, безусловно, заслуживает внимания. А какие у тебя, мой друг, доказательства?

— Нет доказательств. Нет! Чистая логика! Я не знаю, кто такой Зазроев, но я могу судить о масштабах его доходов. Если он и валютчик, то, во всяком случае, не рядовой.

— Ты полагаешь, Минасян вручил бразды правления Зазроеву?

— Временно, дорогой! Временно! На период вынужденного «отдыха». Люди «сидят». Схема должна работать.

— Но почему именно Зазроеву?

— Об этом лучше всего спросить у самого Зазроева, — логично замечает Ахалая.

— Улетела птичка, — говорю я.

— Надеюсь, недалеко. Вот что, Виктор, тебе обязательно надо встретиться с Минасяном.

— А если он будет молчать? — Есть еще одна зацепка.

Ахалая достает из верхнего ящика и кладет на стол изображением вниз какую-то фотографию.

— Взяли мы несколько дней назад одного человека, — говорит он. — Мелкая сошка, но с большими аппетитами. Тот же круг интересов: золото, бриллианты. Он назвал нам одно имя; клянется, что других не знает. Вот этого!

Борис переворачивает фотографию. С любительского снимка размером тринадцать на восемнадцать на меня таращится довольная собой личность лет тридцати с лицом преуспевающего деятеля районного масштаба.