Возвращаясь в Нью-Йорк на вертолете, он снова замкнулся в своих переживаниях: Даже задремал, не обращая внимания на ужасающий рев мотора. Вчерашняя брань Чио Итало и утреннее приключение... Это по-новому освещает роль дядюшки в его жизни.
Старый сон: они вдвоем за ресторанным столиком. Итало накрывает глубокую тарелку перед собой салфеткой, которая быстро меняет цвет от белого к красному, как лазанья, которую макнули в соус бешамель. Вздыхает призрачная сирена. Чио улыбается своей острозубой улыбкой.
— Ессо Il Professore. Beve, mangia[1], — каркает он.
Но в тарелке не лазанья, а пригоршня «бенов» — стодолларовых купюр с портретом Франклина.
— Beve, mangia, — повторяет он, как священник, протягивающий вино и облатку — кровь и плоть Христову. У денег горячий, солоноватый привкус — привкус крови. Чарли, подавившись, выплевывает изжеванные купюры.
Ему скармливали подобную «пищу» всю жизнь — гению-финансисту, легализовывавшему их деньги. Выпускник Гарварда, Чарли вытолкнул «Ричланд-холдингз» в первую десятку корпораций США. Именно за это Итало прозвал его «Эль Профессоре».
А Гарнет, женщина, которую он любил так, что готов был все остальное отправить в тартарары, спокойно задала один-единственный вопрос:
— И ты хочешь провести остаток своих дней, насилуя мир, чтобы отмыть деньги Чио Итало?
Вопрос подразумевал: «С такими деньгами любой кретин может добиться того же».
Мир, который он раньше находил ослепительно интересным, превращался в безнадежно мертвый. Блестящий Эль Профессоре — жалкий наемник, плывущий под чужим флагом. Он застыл от неожиданности, словно его мул лягнул копытом.
На этом месте кошмарный сон всегда обрывался. Чарли просыпался, униженный и подавленный, сгорая от стыда, что такое кривое зеркало так точно воспроизводило уродливую суть его подчиненной жизни.
Вспоминая жуткий сон, уже на вершине Ричланд-Тауэр, Чарли решил, что проявил слишком много терпимости, слишком много вежливости во вчерашнем разговоре с Чио. Следовало без околичностей выложить карты на стол — «нравится тебе или нет, но теперь я играю по другим правилам».
Он позвонил в больницу, в которую отвезли Пино. Почему-то Чарли было трудно дышать. Наверное, в разреженной атмосфере не хватало кислорода — в ста тридцати этажах над извержениями Манхэттена. Внизу истерично перекрикивались две сирены, каждая пронзительная, как трубный глас судьбы.
— Пино, — повторил он. — Пино Риччи. Его привезли сегодня утром.
Не получив внятного ответа, он позвонил Керри, потом вспомнил, что тот уже наверняка в соборе Святого Патрика на венчании. Тогда он начал набирать номер Гарнет. Чарли чувствовал, что у нараставшего у него в душе беспокойства есть название. Еще одна сирена с безумной яростью завыла внизу. То, что сдавливало его легкие, имело название. И причину. И Чарли не следовало делить это с Гарнет.
Название этому — страх.
Его рука, опуская трубку на рычаг, задрожала. Это был не легкий мандраж, результат сегодняшнего шока — дикая, бесстыдная дрожь; аппарат жалобно звякнул, когда он положил трубку. Чарли никогда раньше не приходилось испытывать страх — только видеть его на лицах других людей. Страх — это когда между тобой и смертью кто-то оставил один ярд. Кто-то, чье предостережение удается расшифровать лишь наполовину.
Серьезнейшее предостережение, заменяющее слова: «Прекрати это немедленно и навсегда!» Предостережение, состоящее из двух частей. Первая — ужас. Вторая — точная команда.
По расписанию свадебный прием должен был начаться в полдень, когда кавалькада «роллсов», «даймлеров» и «кадиллаков» от собора Святого Патрика, где кардинал Фоли свершит брачный обряд, по умиротворенным субботним улицам обогнет пятьдесят кварталов к югу от Ричланд-Тауэр.
У Чарли осталось всего несколько минут на переодевание. Но прежде всего ему следовало справиться с отвратительной дрожью в руках. Очень неприятно, что ему придется обратиться к Чио для поисков водителя пикапа, протаранившего его. Но Чио — единственный специалист по шифровкам такого рода.
Прошлым вечером Чарли высказал еще не до конца продуманную мысль — отделить легальные финансовые операции «Ричланд-холдингз» от других членов семьи. Может быть, именно этим он запустил реакцию? До какой степени нужно дорожить своими доходами, чтобы одним из аргументов в споре стала смерть?
Чарли посмотрел в окно, выходящее на запад, на Гудзон-Ривер, через воздух настолько прозрачный, что можно было различить свирепые, неровные зубья Рамапо и Касткилла в шестидесяти милях отсюда. Это напоминало ему беспощадный оскал Чио Итало.
Удастся ли ему когда-нибудь объяснить Гарнет эти скрытые, сатанинские стороны жизни его семьи? Для которой кровь — это просто жидкость, предназначенная для проливания? Милая Гарнет, решившая спасти Чарли — в то время как ему было предназначено спасти ее.
Чарли представил себе своего дядю, выбирающегося из крепости в Гринвич-Виллидж на Доминик-стрит. Затемненные стекла, табличка «Сан-Дженнаро-соушл-клаб». Никаких лимузинов для Чио Итало. Никаких сирен. Никакой помпы. Три телохранителя и старый-престарый черный «бьюик», а перед ним — скромная малолитражка сопровождения. Дон старой школы, ничего напоказ, но достаточно одного только взгляда темных глаз и... Только такой человек в состоянии разобраться в этой истории, остановить кровавый водоворот.
Чтобы самому постичь тайнопись, понимал Чарли, нужно только проглотить, затолкать в пересохшую глотку окровавленный «бен» — причастие, принимаемое им от Чио Итало по меньшей мере двадцать лет. Проглотить и продолжать насиловать мир. Легкая, приятная жизнь, с множеством привилегий, и... о, что за зрелище!
Над головой описывал круги маленький вертолет «линкс», держащий под наблюдением окрестности Ричланд-Тауэр. Чарли различил лица двух мужчин в кабине. Наемные защитники. Вообще-то за порядком должны бы следить кровные родичи, однако все хоть чего-то стоящие из них были гостями на этом приеме.
Переодевшись, Чарли снова вгляделся в свое отражение. Ему нет еще пятидесяти, выглядит на тридцать пять, он сохранил волосы и по-юношески изящную фигуру. До сих пор не нуждается в очках — казалось бы, необходимых для Эль Профессоре. Белокурый, голубоглазый, образцовый WASP[2], которому никогда не подходило имя, полученное при крещении, Карло Антонио Риччи.
Десять веков назад, когда норманны прокладывали свой путь через Сицилию и Калабрию, прежде чем насиловать Англию, под многими крышами появились на свет незаконнорожденные белокурые голубоглазые детишки. Обе дочери Чарли очень похожи на него. Естественно, фамилию Ричардс он взял в Гарварде, как лучше отвечавшую его «норманнской» внешности. Снова обман. Но обман — вся суть «Ричланд-холдингз».
— Обман не грех, — объяснил Чарли своему племяннику Керри, проходившему стажировку в «Ричланд». — Каждый инвестор имеет право самостоятельно получать информацию. Это наше главное правило. Черт возьми, единственное правило.
— Дядя Чарли, — пропел Керри, подперев языком щеку, — это больше, чем правило. Это догмат капиталистической веры.
Но, черт возьми, обман — это грех. Как отрезала Гарнет:
— Только негодяй создаст мощную финансовую империю на грязные деньги Риччи!
Чарли задумался над планом разделения клана. Он должен тщательно обосновать для Чио необходимость развода в империи Риччи. Только после этого он сможет оказать поддержку экологической работе, которой занимается Гарнет. Впервые в жизни он будет не только брать, вечно брать у «них» — он сможет что-то давать, что-то вернуть миру.
Вернуть то, что украл для «своих»? Его родственникам это покажется немыслимым. Забавно. Что же они тогда считают «мыслимым»? Когда Чарли ушел от своей светской, холеной супруги Мисси, изменявшей ему, свирепая сицилийская расправа над изменницей, даже убийство были вполне мыслимым решением проблемы. А вежливое ледяное расставание — немыслимым.