Отдавая себе отчет, что вкус у нее не развит и потому суждения сомнительны, она никому не говорила, что предпочитает эстетику недолгого периода арт-нуво рубежа веков, а также живопись, поэзию, музыку и даже черно-белый кинематограф двадцатых – тридцатых годов.

Однажды, в самом начале своего знакомства с Алексом, она ошибочно приняла его молчание за интерес и выразила восхищение работами Альфонса Мухи, художника, весьма популярного в двадцатые годы. На что Алекс холодно заметил, что суждения ее отдают не только простодушием, но и дурным вкусом. С тех пор она держала свои мнения при себе.

Поначалу Алекс был ее психотерапевтом, затем любовником и, наконец, мужем. В нем была вся ее жизнь, и с того самого момента, когда он заговорил о разводе, Ариэль со страхом ожидала дня, когда он попросит ее убраться из того единственного дома, который она знала. Да, дом принадлежал ей, но ведь сказал же он, что, поскольку здесь находится его контора, ему уезжать отсюда было бы смешно. А когда она спросила, сколько времени ей дается на поиски нового жилья, он пожал плечами, заметив, что спешки нет и что Джеймс Краветт займется всеми бракоразводными делами и проследит, чтобы ничьи интересы не были ущемлены.

Так что единственная перемена пока заключалась в том, что Алекс велел ей перебираться в одну из гостевых комнат.

Понимая, что таким образом исчезает якорь, за который можно уцепиться, когда накатывают ночные кошмары, Ариэль хотела было попросить разрешения спать у него, если не в постели, то хотя бы на кушетке, но побоялась обозлить его. Не то чтобы Алекс нужен был ей как мужчина. Занимаясь любовью, она чаще всего эмоционально замыкалась в своей раковине; да и сама-та эта «любовь» была ценой, которую Ариэль платила за то, чтобы не оставаться одной, когда кошмары не дают уснуть. Порой после любовных объятий, ощущая, что одно его присутствие надежно защищает ее от кошмаров, Ариэль прислушивалась к его рассказам о каком-нибудь трудном случае или о комплиментах со стороны коллег; для Алекса она была чем-то вроде звукоотражателя, ну а ей было тепло и покойно.

Но теперь все это осталось в прошлом. Алекс чаще всего просто не обращал на нее никакого внимания, а однажды, когда она попыталась расшевелить его, сказал, что говорить больше не о чем и что развод – единственный выход.

Выход из чего? – хотелось задать ему вопрос. Может, у него появилась другая женщина? Может, он уже выбрал новую жену?

Но Ариэль так и не задала никаких вопросов. Она стараясь не сталкиваться с Алексом, проводя почти все время у себя в комнате и спускаясь вниз только к столу. Поскольку Мария, выполнявшая одновременно обязанности домработницы и кухарки, а также Хосе, присматривавший за садом, получали распоряжения исключительно от Алекса, вряд ли им могло прийти в голову, что хозяйка теперь превратилась просто в нежеланную гостью.

А когда все бракоразводные документы будут подписаны и ей придется оставить дом, куда идти? В гостиницу? О гостиницах да квартирах она и понятия не имела, как не знала и о том, как жить в одиночку, без сторонней опеки. Она не умела готовить, не знала, как покупают продукты, убирают дом или стирают белье. Для этого всегда существовали слуги. На следующий день после свадьбы Алекс уволил кухарку, домработницу и садовника, заявив, что это баловство, куда дешевле обойдутся нелегальные иммигранты. Тогда-то он и нанял Марию и Хосе и платил им наличными.

Может, после того как появится новая квартира, удастся нанять домработницу? Да, но хватит ли денег? Положим, отец оставил ей немало, но распоряжался наследством по ее доверенности Алекс, а разве он не говорил ей, что все доходы съедает содержание дома? Правда, если они расстанутся, проценты, надо полагать, будут перечисляться ей, а не на его счет, как сейчас.

Все, что имело отношение к деньгам и счетам, вызывало у Ариэль головную боль, но все равно она собиралась поговорить сегодня на эту тему с Арнольдом Уотерфордом. Потом возник соблазн порасспрашивать женщин, с которыми она обедала, но стыдно было демонстрировать свое финансовое невежество. Они так непринужденно держатся, так уверены в себе. И зачем только нужна им эта группа поддержки?

Шанель Деверю – она почти такая же решительная, как Алекс. Вся из острых углов. А эта странная полуулыбка, будто она находит происходящее чрезвычайно забавным. В присутствии Шанель Ариэль было не по себе, хоть та и вела себя так, словно они давние подруги. Может, Шанель потому столь мила, что Лэйрд ее кузен? Эта женщина много говорила о нем, наверное, они близко знакомы.

А эта, с торчащими волосами и странным именем, Морнинг Глори Брауни – настоящая злючка, кажется, вот-вот готова в тебя вцепиться и всю душу вытрясти. Когда этот славный старичок официант спросил, не нужно ли чего еще, она выставила подбородок и заявила, что, да, нужно, почему мне, как другим, не налили воды в стакан? Впрочем, отчасти она права, он действительно не то чтобы обходил Глори вниманием, но обращался с ней как-то настороженно.

Стефани, ну, та, что живет со своими сыновьями-близнецами на Милл-Вэлли, она мила, приветлива, хотя и видно, что себе на уме. Держится она, как бы сказать, по-матерински, что удивительно, ведь она такая красивая и совсем еще не старая.

Пожалуй, бледный лоб, розовые щечки и теплый взгляд придают ей некоторое сходство с женским портретом кисти Моне, что висит в одной из гостевых комнат. Даже не поверишь, что у нее четырнадцатилетние сыновья.

Остается профессорская жена, Дженис. Эта – настоящая наседка, всех втягивает в беседу, проследила, чтобы никто не забыл оставить адреса и телефоны. Похоже, она из этих дам, клубных организаторов, порядок навести умеет.

Такси притормозило у дома Ариэль, и она расплатилась с водителем, оставив слишком щедрые, кажется, чаевые, не зря он так рассыпался в благодарностях. Она всегда путается, как только дело доходит до чаевых. Раньше, когда полагалось платить десять процентов, а не пятнадцать, как сейчас, было куда проще.

Открыв дверь, Ариэль вздохнула с облегчением. Наконец-то она дома. Здесь всегда пахнет по-особому, резковато: запах мраморной крошки перемешивается с запахами потертой кожи, старых бумаг, старого дерева, старых снов. И никакая уборка, никакая полировка не убивают этого запаха. Ей-то все равно, но Алекс постоянно ворчит.

Поднимаясь по лестнице, Ариэль услышала мужские голоса; они доносились из большой комнаты, которая некогда была библиотекой, а сейчас переделана под кабинет Алекса. Вдоль стен расставлены полки с книгами, оставшимися от отца и деда. Алекс, впрочем, к ним не прикасался – философия, археология и история его не интересуют.

– Не надо, – ответил он, когда она как-то предложила поменять их на литературу, более соответствующую его вкусам. – Книги в кожаных переплетах всегда производят впечатление, создается определенный имидж.

Когда она впервые пришла к Алексу на консультацию – это было три года назад, – его кабинет помещался в центре города, в одном из новых больших домов. Поначалу ее оттолкнули агрессивно-модерная обстановка, востроглазая секретарша да и сам Алекс. Его волосы, прямые, густые, тронутые сединой, поднимавшиеся надо лбом, как петушиный гребешок, его брови вразлет напугали ее, но одновременно внушили какое-то чувство защищенности. Может, потому, что он чем-то напоминал ей отца Но голос у него был свой – вкрадчивый и завораживающий. Вскоре ей, впрочем, предстояло убедиться, что он может и урчать, как кошка, и хлестать, как кнут.

А когда Алекс впивался в нее своими голубыми глазами, отвернуться было невозможно.

Когда же это она влюбилась в него? Наверное, почти сразу же во всяком случае, она быстро поймала себя на том, что ждет каждой новой встречи, просто мочи нет. О том, что сказать, она думала загодя, всячески расцвечивая в уме истории, которые самой ей казались ужасно скучными. Поначалу он относился к ней с холодной отстраненностью – как профессионал. Ариэль казалось, что их свидания нагоняют на Алекса невообразимую тоску, и, чтобы привлечь его внимание, она начала придумывать всякие экзотические сны.