– Будут, будут перемены, – насмешливо хмыкнул Николай Николаевич. – Вот поедете на бал в Благородное собрание, все мистические шутки забудете.

И, окончательно уходя от уже вроде бы исчерпанной темы, хозяева и гость заговорили о планах на две ближайшие недели: о костюмах для маскарада в Благородном собрании, об открытии новой выставки картин в Академии художеств, вызывающей много толков в обществе, посетить ее следовало непременно. Семья Муромцевых готовилась на святках побывать в Александринке, на бенефисе Варламова в спектакле «Снегурочка». Кроме того, Брунгильду – она готовилась поступить в Консерваторию и стать виртуозкой – волновало, успеют ли они найти время для посещения концерта камерной музыки, замечательного пианиста Л. Концерт интересовал ее явно больше, чем подброшенные младенцы. Разговор переходил в более подобающее рождественскому празднику русло. Договорились и о том, что через три дня Клим Кириллович на правах старинного друга дома отвезет барышень в Юсуповский сад, где «Общество любителей бега на коньках» готовило традиционную Рождественскую елку. Ассистент Николая Николаевича, Прынцаев, входящий в организационный комитет по подготовке праздника, прислал Муромцевым пригласительные билеты и на репетицию, и на сам праздник, намеченный на 1 января. Святочная программа развлечений вообще складывалась удачно.

– Дорогой доктор, – через час, в прихожей, вдали от розовых девичьих ушек, сказал на прощанье Климу Кирилловичу профессор Муромцев, – не знаю, как насчет исцеления больных на могилке, но кто бы исцелил мою Мурочку от оккультной заразы?

Утром 29 декабря 1900 года доктор Коровкин просматривал газеты, накопившиеся за последние те дни, и обратил внимание на некролог: «В ночь с 25 на 26 декабря в своем особняке по Большой Вельможной улице скончался князь Борис Степанович Ордынский. Панихиды служатся в 10 часов утра в Троицком соборе». Широкая траурная рамка и набранная особым крупным шрифтом фамилия усопшего подчеркивали значительность покинувшей сей мир персоны, генерала в отставке, полного Георгиевского кавалера, кавалера Белого Орла, Св. Владимира 2-й, 3-й степеней, Св. Анны 3-й, 4-й, героя Крымской и Турецкой кампаний, в последние годы занимавшего должность консультанта в Казачьей Персидской дивизии.

Смерть князя Ордынского вызвала массу толков. Гадали, кому достанется его огромное состояние, перебирали фамилии, которые могут стоять в завещании. Поговаривали, что погребен князь будет в родовом имении под Ярославлем, в фамильной усыпальнице, и там же состоится отпевание... Особняк выглядел таким же безжизненным, как и всегда. Изредка какие-то люди в черном заходили в ворота, перед похоронами в этом не было ничего странного...

Необъяснимую тревогу вызвала у доктора Коровкина другая заметка, краткое сообщение в полицейской хронике о том, что труп младенца, подкинутый в Рождественскую ночь в витрину булочной Ширханова на углу Н-ского проспекта и Большой Вельможной, два дня назад предан земле на Волковом кладбище неким сердобольным монахом.

Клим Кириллович, вроде бы и переставший думать о своем необычном приключении, долго рассматривал газетную страницу. Тетушка, с которой он, вернувшись от Муромцевых, поделился новыми версиями, вероятность личной мести Егору Вострякову исключала. Востряковы, семья благочестивая, богобоязненная, пользовались уважением среди обитателей близлежащего квартала. Конечно, что-нибудь могло скрываться в их прошлом, но никаких слухов, порочащих Егора Тимофеевича, а тем более Марфу Порфирьевну, не возникало.

Егор Тимофеевич витрину все-таки застеклил и снаружи – таково было распоряжение самого Ширханова. Против ожидания, посетители не стали обходить стороной булочную, наоборот, их стало даже больше, чем в прошлые праздники. Многие хотели сами осмотреть место происшествия, выразить соболезнование пострадавшему семейству. Судя по поведению Егора Тимофеевича, расставаться со своей должностью управляющего он и не помышлял. Карл Иваныч Вирхов несколько раз наведывался в булочную, опрашивал подробно самого Егора Тимофеевича, домочадцев, прислугу. Он же сказал Егору Тимофеевичу, что и ближайшие соседи ничего подозрительного в ту ночь не заметили. К Климу Кирилловичу следователь не заходил...

«Нет никакого смысла копаться в этом происшествии, – думал Клим Кириллович, отложив газету и начав собираться, чтобы согласно уговору ехать в дом Муромцевых, сопровождать барышень в Юсуповский сад, – забыть надо эту историю, заурядную, не произойди она в евангельских декорациях».

...Юсуповский сад встретил доктора и его спутниц музыкой и праздничным убранством. Перед ними открылась волшебная панорама: на катке была воздвигнута гигантская ель, освещенная, несмотря на утренний час, электрическими лампочками, здесь же размещались арка, горевшая тысячами огней, громадный крылатый конек, звезды, щиты, развалины ледяного замка и прочие украшения, сплошь усеянные и иллюминированные фонариками и шкаликами. По берегам пруда стояли высокие шесты с развевающимися флагами, между ними тянулась проволока с прикрепленными к ней шестигранными разноцветными стеклянными фонариками – они зажгутся, как стемнеет. Тут же стояли маленькие нарядные елочки и вылепленные из снега причудливые скульптурки. Иней на деревьях, изукрашенных пестрыми гирляндами, ярко блестел, искрился под лучами зимнего солнца. Сказочную картину морозного, безветренного дня дополняли легкие облачка пара от дыхания, походившие на волшебные дымки.

Клим Кириллович и барышни Муромцевы удобно расположились на обширной веранде, предназначенной для зрителей, которых, вопреки ожиданиям, на последнюю репетицию собралось немало. На веранде их и нашел Прынцаев, юркий, подвижный, разрумянившийся, с горящими глазами, явно перевозбужденный. Приветствуя своих гостей, он восторженно улыбался.

– Ах, – говорил он, переводя взгляд с одного на другого, но чаще задерживая его на Брунгильде, – ах, как я рад, что вы пришли сегодня. Сейчас, сейчас начнется, хор уже собрался, два военных оркестра... Как военная музыка заиграет, так и шествие начнется, репетируем в костюмах. Правда, сегодня не все огни горят, иллюминацию проверяют.

Проверяли свои возможности и зрители, время от времени в их довольно значительной толпе вспыхивали звезды бенгальских огней, голубые и зеленые. Брунгильда слушала быструю сбивчивую речь Прынцаева внимательно, легкая одобрительная улыбка, время от времени появляющаяся на ее розовых губах, давала повод Климу Кирилловичу считать, что девушке Прынцаев, молодой человек двадцати трех лет, недурной собою, неглупый, спортивный, скорее всего, небезынтересен.

Наконец под бравурные звуки музыки появились первые участники шествия: толпа гномов везла сани, на них восседала молодая конькобежица, одетая в живописный костюм русской боярыни со звездою в руке.

– Рождественская звезда, – радостно взвизгнула Мура и подпрыгнула от восторга.

– Смотрите, смотрите дальше. Видите, салазки с Дедом Морозом... Там и бочка со сластями. Их потом раздавать гостям будут, вечером, 1 января. И еще в подарок готовят детям и конькобежцам бонбоньерки с гербом нашего общества, крылатым коньком. Приходите первого обязательно, – Прынцаев просительно уставился на Брунгильду.

Клим Кириллович тоже посмотрел на Брунгильду, легкий морозец разрумянил ее щеки, глаза блестели, темные, тонко прорисованные брови и ресницы на свежем личике и белизна белков подчеркивали голубизну и яркость ее глаз. Впрочем, оживленная Мура, тоже румяная, белозубая, сияющая, выглядела не хуже... Обе барышни были очень милы в своих отороченных мехом пальто, тщательно подобранных в тон воротникам меховых шапочках, руки они прятали в меховые муфты.

Толпа гномов вывезла на каток совсем удивительную повозку – на крылатом коньке помещался крохотный мальчик, одетый в белоснежный костюм. В руках его развевался огромный флаг с надписью «XX век».

Среди конькобежцев и конькобежиц, появившихся вслед за аллегорическим XX веком, возникла какая-то сумятица. Прынцаев забеспокоился, вскоре к нему подбежал какой-то озабоченный молодой человек, они пошептались, и, обернувшись к барышням Муромцевым, Прынцаев огорченно произнес: