— Последняя строчка особенно впечатляет. «Обстоятельства, исключающие получение денег лично». Просто пушкинская строка! — Максимов непринужденно откинулся на спинку стула. — Но я еще не услышал предложения, — закончил он серьезным тоном.

Василий Васильевич заглянул в листок. Прочел:

— «Податель сего письма уполномочен передать Вам чек на оговоренную сумму. Принятие чека будет означать Ваше согласие приступить к детальному обсуждению задания. Вам достаточно ясно и недвусмысленно устно высказать моему порученцу свое согласие, после чего с Вами свяжутся для передачи дополнительной информации». Все. Число, стало быть, и подпись.

Иванов вытряхнул из конверта чек. Показал Максимову.

— Двести пятьдесят штук. Чек на твое имя. «Свисс банк», деньги со счета оффшорки. Налоговые службы отдыхают.

Он вопросительно посмотрел на Максимова.

— Не стану спрашивать у юриста, на сколько «тянет» такой контракт.

— Почему сразу — криминал? — довольно искренне удивился Иванов.

— Не думаю, что вам резко потребовался археолог моего уровня. Сошка я мелкая, всего-то научный сотрудник без степени. Мне такие гонорары по статусу не полагаются.

Максимов иронично улыбнулся. Иванов насупился.

— Тебе разве деньги не нужны?

— Такие — нет.

— Чем они тебе не нравятся? Деньги как деньги. Чистые, гарантирую.

— Верю.

Иванов насупился.

— Это бизнес, парень. Ты решаешь проблемы других, они платят тебе деньги, на которые ты решаешь собственные проблемы.

— У меня нет проблем на такие суммы. Извините, так уж сложилось.

— Сомневаюсь.

— Ваше право. — Максимов пожал плечами.

Иванов положил чек на стол.

— Мое дело — передать. Можешь и так взять. Как я понял, нужда в тебе отпала. Никакой работы не предвидится.

Он сунул бумагу в конверт. Чек остался на столе.

— Тогда — тем более. Двести пятьдесят тысяч халявы для меня чересчур.

Иванов пристально посмотрел в лицо Максимову.

Максимов успел сосчитать до сорока, пока давящий взгляд Иванова не соскользнул на чек.

Пробормотав что-то невнятное, Иванов смел чек в конверт. Конверт сунул во внутренний карман пиджака.

— Для Атоса слишком много, а для графа де ля Фер — слишком мало, — неожиданно изрек Иванов.

Максимов удивился пристрастию к подростковой литературе в столь почтенном возрасте. Сначала Конан Дойл, теперь — Дюма.

«Впрочем, это лучше, чем Маринина», — заключил он.

— Почему сразу Атос? — спросил Максимов.

— Не знаю. Матоянц так тебя прозвал. — Иванов как-то по-новому взглянул на Максимова. — А в людях Ашот Михайлович не ошибался.

Максимов мог поклясться, что на секунду в выцветших глазах Иванова мелькнула немая мольба о помощи.

Все выстроилось в один ряд: потрепанная «Собака Баскервилей», видеокассета с фильмом Би-Би-Си о жизни волков, и другая — с волками, терзающими тело, фильмом, которым Иванов терзал сам себя. И странное на первый взгляд, неловкое предложение бесхозных денег. За что? Чтобы иметь лишний боевой ствол в предстоящей войне?

В том, что Иванов решил тащить собственное расследование и никому и ничему не позволит сбить себя со следа, Максимов не сомневался.

Максимов честно признался себе, что соблазн включиться в игру есть. Те, о ком Иванов прочитал в личном деле: лейтенант спецназа, воевавший в Эфиопии; офицер разведотдела — специалист по диверсионно-разведывательной деятельности в глубоком тылу противника; уволенный из армии капитан, кое-как пристроенный дедом в НИИ, археолог без степени, живущий неясными доходами, безусловно согласились бы. Все-таки двести пятьдесят тысяч и море адреналина.

Они были обычными людьми, пусть и с не совсем обычной судьбой.

Максимов непринужденным движением положил правую ладонь на стол. Пальцы сложились в знак Странника — большой и указательный отставлены, остальные сжаты.

Иванов никак не отреагировал.

И Максимов перевел взгляд на аляповатый офорт.

Улочка Парижа, по самые крыши затопленная солнечным светом…

Улочка Парижа, по самые крыши затопленная солнечным светом, круто уходила вверх. Мокрая брусчатка, отражая утреннее солнце, казалась отполированной до зеркального блеска. В пазах между камнями скопилась темная вода, парила прозрачной дымкой. Хозяева лавочек уже подняли забрала жалюзи на витринах, и, казалось, идешь вдоль ряда черных зеркал.

Зеркала отражали неспешное движение двух человек. В этот ранний час они были единственными прохожими на тихой улочке.

Пожилой, высокий и сухопарый мужчина гордо нес седую голову. Острый профиль и полуприкрытые веки делали его похожим на большую хищную птицу. Он был одет в черный сюртук со стоячим воротником. Второй, значительно моложе, также был одет в темное. Распахнутый долгополый плащ не мешал движениям по-военному подтянутого тела.

Они, несмотря на разницу в возрасте, были в чем-то неуловимо похожи. Та же отстраненность, уверенность в себе и независимость, которые не выставляют напоказ, но которые нельзя не заметить.

Создавалось ощущение, что они лишь вышли на короткую прогулку в наше время, а появились, живут и исчезнут в другом, недоступном обычным людям. Не ломая головы, их можно было принять за профессора иезуитского университета и его любимого аспиранта. Потому что обывателю, случайно бросившему взгляд на эту пару, никогда не угадать, кем на самом деле они были.

Максимов подмигнул своему отражению и усмехнулся.

— Забавно смотримся.

— Хорошо, что еще отражаемся, — мрачно пошутил Навигатор, не поворачивая головы.

— Может, зайдем? — Максимов указал на призывно распахнутые двери маленького кафе.

Изнутри соблазнительно тянуло ванильным ароматом сдобы и возбуждающим чадом только что обжаренных кофейных зерен.

Навигатор остановился. Заложил руки за спину.

— Хороший кофе в парижском бистро в семь утра? М-м, это — стильно.

Максимов рассмеялся. Фраза была из другой, параллельной им жизни.

И тем не менее они зашли в бистро, сделали заказ заспанному хозяину и сели за столик в дальнем углу маленького зальчика.

Навигатор водил над дымящейся чашкой кофе тонкими бледными пальцами, то ли грея их, то ли колдуя. Молчал, опустив веки.

Молчал и Максимов. Он чувствовал себя проезжим в этом чУдном и чуднОм городе. Ни связей, ни воспоминаний, ни забот. Прибыл — убыл, промелькнул и исчез. Сгинул. Без следа, без памяти, без сожалений. Когда объявлюсь вновь — не спрашивай, сам не знаю. В любом городе так. В любой точке пространства-времени. Трудно быть таким? Нет, если странствовать — твоя суть.

Навигатор сделал глоток, посмаковал вкус кофе, удовлетворенно покачал головой.

— Мокко. Очень правильно прожарен. Ты пьешь горячий?

— Да, — ответил Максимов, поднося чашку к губам. — Остывший напоминает… квартиру, в которой давно никто не живет.

— Хорошо сказано.

Пока Максимов осторожно прихлебывал обжигающий кофе, Навигатор достал из кармана плоский пенал из дорогой кожи. Положил рядом с блюдцем Максимова.

— Это тебе, — тихо произнес он.

Максимов чутко отреагировал на «тебе». Навигатор был не из тех, кто путается в словах и мыслях. Если «твое» — значит, принадлежит по праву. Если «тебе», то право собственности должно быть подтверждено свободным выбором. Не хочешь — откажись. Возьмешь — примешь и дар, и обязательства, с ним связанные.

Он поставил чашку на блюдце, мельком взглянул на хозяина, дремавшего за стойкой, открыл крышку пенала. Сафьяновая кожа нежно прижалась к подушечкам пальцев.

Внутри на шелке голубого цвета лежали перстень, булавка для галстука и элегантная зажигалка. Луч света, с трудом пробивавшийся в кафе сквозь затемненное стекло, вспыхнул на их гранях золотым огоньком. На всех трех предметах был выгравирован орел, держащий в когтях опрокинутый треугольник. На нем четко проступали две арабские цифры — тройка и двойка[6].