– У него такая работа. Не нужно его осуждать. Кто знает, может он неплохой мужик. И даже по-своему честный. Конечно, насколько это возможно в той системе, где ему приходится крутиться…

Венька ушел. Успокоенный и даже осчастливленный. Что значит под получение тридцати серебряников за стукачество подвести нужную идеологическую платформу.

А я снова лег на диван и погрузился в размышления. Правда, теперь, после нескольких бутылок превосходного пива, мои мысли оживились. И все равно они были безрадостны.

Что-то во всех этих происшествиях не так. Но есть ли между ними какая-нибудь связь? И как в эту цепочку событий вклинить экспедитора Геннадия Чернова? Мелкую сошку, букашку, которую можно раздавить походя? А ведь пытаются… мать их!.. И вообще, какого хрена я забыл в этом городе!? Не-ет, нужно сваливать отсюда, пока трамваи ходят.

Черт с ней, с этой работой, жизнь дороже любых денег. А ее-то как раз и хотят у меня отнять. Но кто? И зачем? Да, блин, проблема…

За окном вдруг резко потемнело. Спустя какое-то время по стеклу забарабанили крупные дождевые капли. Похоже, погода уже начала справлять по бедному Генке Чернову поминки.

Лычков нашел меня на складе. Я как раз утрясал необходимые формальности, потому что Кокошкина (наверное, с похмелья) обнаружила недостачу в той партии абразивов, которую мы намедни привезли. Я был грязный словно чушка, так как вместе с грузом КАМАЗ доставил на завод не меньше чем полтонны пыли. А мне пришлось пересчитать все упаковки и ящики, чтобы Люсинда – подпольная кличка Кокошкиной – могла убедиться воочию в "наличии присутствия", выражаясь казенным языком.

– Гена, поди сюда! – Лычок выглядел очень испуганным.

– Я занят. Ты что, не видишь?

– Есть разговор. Это срочно!

– Дай мне пять минут. Мы заканчиваем сверку. Или на заводе снова пожар?

– Гена!!! – страстно возопил Лычков. – Я ведь сказал – срочно!

– Сява, вали отсюда! – рявкнула своим хрипловатым голосом Кокошкина; когда она злилась, то всегда называла Лычка Сявой, что его просто бесило. – Рабочий день заканчивается, а у меня товар не оприходован. Бухгалтеры словно взбесились, звонят по поводу накладных с обеда. Так что гуляй.

– Люсинда… – Голос Сева подрагивал от ярости. – Бля!.. Твою… и всех остальных… зараза!

– Злобно выругался он в платочек и, пнув ногой один из ящиков, удалился в клоповник – так называли небольшую утепленную клетушку, где обычно отдыхали складские грузчики.

– Что это с ним? – мимоходом поинтересовалась быстро остывшая Кокошкина.

– С женой разводится, – брякнул я первое пришедшее в голову объяснение странного поведения Лычка.

– Ну? – удивилась Люсинда. – Это очень плохо.

– Почему? Человек обретает свободу. Может, для него это счастливое долгожданное событие.

– Я не об этом. Кто нам теперь по дешевке будет конфеты продавать?

– А-а… – Я рассмеялся. – Кому что, а курице просо. Так ведь его жена по-прежнему работает на пищевкусовой фабрике. Можешь не волноваться, я составлю протекцию, и сладкий поток твой склад не минует.

Лычков был у своей жены еще и лоточником. Он толкал по дешевке ворованные (пардон, вынесенные) ею с фабрики конфеты и другие сладости. Естественно, только своим знакомым и друзьям. А таких на "Алмазе" насчитывалось немало.

Сева метал икру. Он бегал по клоповнику с такой скоростью, что у меня в глазах начало двоиться.

– Ты что, сбрендил!? – спросил я удивленно и на всякий случай посторонился – чтобы он не оттоптал мне ноги.

– Ты все шутишь! – прошипел Лычок, хватая меня за лацканы пиджака. – Мы влипли!

– Куда?

– В дерьмо!

– Ты меня не очень удивил. Влипать, притом по самые уши, во что-нибудь эдакое – мое хобби. Или, если хочешь, карма. Не спрашивай, что это такое! Объясняю. Некоторые несознательные граждане кармой называют судьбу.

– Причем здесь судьба? Какие-то козлы осматривали мою машину!

– Но ты, надеюсь, все сделал, как мы договаривались?

– Конечно. Простреленный тент заменил, дырки заделал, борта покрасил. Между прочим, ночь напролет пахал. За что получил от своей половины по сусалам. Эта дура решила, что я пошел по бабам.

– Считай, что тебе выписали аванс. Знай она о твоих похождениях, одним синяком под глазом ты бы не отделался.

– Ну что ты придуриваешься!? Нужно что-то делать, а ты мне рассказываешь про эту… как ее?.. карму.

– Сева, послушай совет. Иди домой и хорошо отоспись. Умные мысли приходят только на светлую голову. Что сделано, то сделано, ничего изменить уже нельзя. Кто-то осматривал машину? Ну и что?

– Как это – что? Может, это те, которые устроили за нами охоту.

– Тем более пусть смотрят. Возможно, они хотели убедиться в меткости своего снайпера… упокой, Господи, этого большого грешника. Сева, им хорошо известно кто мы и где нас искать. Потому утешь свою заблудшую душу надеждой, что они спустят это дело на тормозах. Ты можешь взять отпуск? Скажем, на пару недель.

– Могу. У меня только отгулов скопилось дней десять.

– Тогда договорись с главным диспетчером. Скажешь, что у тебя помер кто-то из родни.

Который живет, например, где-нибудь в районе Чукотки. И линяй из города со скоростью звука. Только оставь мне свои координаты.

– Но как же?..

– Не изображай из себя тупого. Хочешь еще пожить немного – катись отсюда колбаской. Я не знаю, за кем идет охота – за тобой или за мной. И почему. Но мне терять нечего. А у тебя есть семья. Если кто-то решил отправить вперед ногами меня, то и тебя не оставят в покое. Ты свидетель, Сева. А те очень серьезные люди, которым мы нечаянно и больно наступили на мозоль, следов оставлять не любят.

– Мамочки… – Помертвевший от ужаса Лычков смотрел на меня, открыв от дикого изумления рот.

Похоже, ему только сейчас открылась глубина пропасти, куда нас несла нелегкая. А возможно он это знал – или догадывался – но боялся признаться в таком невероятном предположении даже самому себе.

– Пока, Сева. Исчезни. У меня есть еще кое-какие дела. Если все-таки надумаешь уехать из города, повторяю, не забудь оставить свой новый адрес. Или пришли мне письмо на главпочтамт. До востребования…

Лычков побрел к выходу словно пришибленный. Мне даже стало жаль злосчастного Севу.

Но так уж устроен человек, что свои, даже мелкие, заботы его трогают гораздо больше, нежели чужая беда. И уже через пять минут после ухода Лычка я думал совершенно о другом. … А другое как раз и было для меня главным. … Потому как я был почти уверен, что охота идет на меня. … Потому что я до сих пор не знал по какой причине. … И не знал самого основного – кто?

Кто этот могущественный сукин сын, который ставит на меня капканы? Кто стоит за его спиной, если он просто исполнитель? А мне так хотелось задать ему всего лишь три вопроса: кому, где и каким образом стал поперек дороги неприметный, задерганный командировками сотрудник отдела снабжения завода "Алмаз"?

– Гена, тебя к телефону. – В дверном проеме клоповника нарисовалась внушительная фигура Кокошкиной.

– Кто?

– Первый отдел, – почему-то шепотом ответила Люсинда.

– Благодарствую, – сказал я несколько выспренно и поспешил в ее кабинетик – крохотный деревянный домик на курьих ножках, который Кокошкиной смастерили заводские умельцы из деревянных дощечек, остатков тары.

Домик-кабинет вплотную примыкал к клоповнику и возвышался над ним словно башня игрушечного замка. Внутри было очень даже клево; особенно меня умиляли кружевные занавески и пузатый самовар в окружении чашек. От кабинета веяло домашним уютом и умиротворенностью.

– Слушаю, Чернов! – бодро рявкнул я в телефонную трубку.

– Не кричи, ты не на параде, – раздался в ответ глуховатый голос начальника первого отдела Василия Прокофьевича Тополева, полковника в отставке. – Зайди ко мне. И побыстрее. Чтобы одна нога была там, а другая – здесь.