Он ни словом не упомянул о том, что каждый раз, поднимаясь с постели, испытывает тошнотворное головокружение. Отвергая любое проявление слабости, Атол боролся с собственным недугом решительно и стойко. Это и было одной из причин его столь быстрого выздоровления.

Но Антония, зная, что, вернувшись в Англию, она сразу же потеряет его, хотела, пусть на немного, продлить их пребывание в Париже, даже ценой возможных бед и унижений.

Герцог отдыхал после сытного обеда, не имея ни малейшего представления о том, сколь трудно обеспечить ему необходимое питание, когда слуга объявил, что мистер Лабушер ждет герцогиню в гостиной.

Антония вышла к гостю. Тот, как всегда, поцеловал ей руку и посмотрел на нее так, что от его взгляда она почувствовала себя неловко.

— Вы кажетесь мне немного утомленной, леди Антония, — заметил Генри с беспокойством. — Вы по-прежнему ухаживаете по ночам за вашим беспокойным пациентом?

— Нет, конечно же, нет, — смущенно отведя взгляд, ответила она. — Я сплю, а у моего мужа имеется колокольчик на тот случай, если ему что-то нужно. Он не будил меня уже несколько ночей кряду.

— Меня вам не обмануть, вы спите плохо, подсознательно прислушиваясь, не позовет ли он вас, — с пониманием кивая головой, сказал Лэбби.

Антония улыбнулась.

— Вы не должны тревожиться обо мне. Мой муж решил поскорее вернуться на родину.

— Вчера он говорил мне об этом, — сказал Генри. — Но сделать это будет непросто.

— Он хочет завтра пойти в британское посольство, чтобы обсудить с лордом Лайоном все проблемы, связанные с нашим отъездом.

— Этого он сделать не сможет, — ответил Лэбби, — поскольку посол вместе со всеми сотрудниками дипломатического корпуса покинул сегодня Париж.

— Нет, этого быть не может! — воскликнула ошеломленная новостью Антония.

— Может, поскольку уже произошло, — взволнованно заметил Лэбби. — Как только мне сказали об этом, я, думая о вас, заскочил в посольство по пути сюда. Слухи подтвердились, посол выехал в Лондон.

Антония слушала затаив дыхание. Меж тем Лэбби продолжал:

— Ни одного официального лица не осталось в британском посольстве. Мне об этом сообщил консьерж, чьи обязанности, как я понял, состоят в том, чтобы пожимать плечами и на все расспросы отвечать, подобно попугаю: «Я не могу давать никакой информации».

— Я не слышала, чтобы когда-либо случалось нечто подобное! — в негодовании воскликнула Антония. — Я всегда думала, что британский посол должен оставаться на месте, пока хоть одному англичанину угрожает опасность.

— Англичан в Париже около четырех тысяч, — сказал журналист, приводя Антонию в полное недоумение.

— Разве такое возможно, разве возможно?… — в испуге повторяла она и вдруг решительно заявила:

— Если уехал посол, то и нам нужно поскорее уезжать отсюда. Поезда еще ходят? — спросила она, нервно теребя подол платья.

— Скорее всего вам не удастся воспользоваться поездом, даже если они еще ходят, — с грустью глядя на Антонию, ответил Лабушер.

Он опустил глаза, и Антония поняла, что Генри не все ей сказал.

— Скажите правду, — потребовала она, — ничего от меня не скрывайте.

— Я только что узнал, что поезд, отошедший от Северного вокзала, был захвачен прусскими кавалеристами в Сенлисе, а это, как вы знаете, всего двадцать семь миль к северу от Парижа.

Антония от изумления открыла рот, но не произнесла ни слова, а Лабушер добавил:

— Думаю, что именно это событие заставило лорда Лайона и английского консула уехать сегодня утром.

— Почему французское правительство не настояло на том, чтобы сначала уехали все англичане? — спросила Антония с отчаянием в голосе.

— Правительство и комитет национальной обороны заявили, что при виде больших групп отъезжающих из города иностранцев могут произойти вол… В общем, это может деморализовать армию и горожан…

— Но все мы здесь — лишние рты, — недоумевала Антония.

— Вы не первая, кто об этом подумал, многие англичане того же мнения и не скрывают его, — ответил журналист, — к сожалению, французское правительство не внемлет голосу рассудка, а мне кажется, что этому правительству вообще все безразлично.

В голосе Лабушера звучала ярость, но он сумел взять себя в руки и более спокойно заявил:

— Я найду способ, чтобы вывезти вас из города, обещаю вам это. Но вы должны понимать, что я поступаю против собственных желаний — я предпочел бы удержать вас здесь.

Антония вопросительно посмотрела на Генри, не понимая, что он хотел сказать, но, встретив его взгляд, быстро опустила глаза.

— Я люблю вас, Антония, — произнес он громко и внятно. — И вы знаете это.

— Вы не должны… говорить… мне об этом… — запинаясь, ответила она.

— Разве это имеет значение? — спросил он. — Ведь мне известны ваши чувства ко мне. Он глубоко вздохнул и добавил:

— Я отдаю себе отчет в том, что слишком стар для вас. Если бы я был лет на десять моложе, клянусь, я сделал бы все, чтобы соблазнить вас. Однако при нынешних обстоятельствах я оставляю вас такой, какой встретил, — безупречной и незапятнанной. Несмотря на то, что в длинном списке моих сердечных побед вы, возможно, моя единственная любовь.

И было в голосе Генри что-то такое, отчего на глаза Антонии навернулись слезы.

Ей не требовалось лишних слов, она все прекрасно понимала и переживала из-за того, что невольно стала причиной страданий человека, который всегда был добр к ней.

Словно догадываясь, о чем она думает, Лэбби сказал:

— Быть может, когда-нибудь, когда станете старше, вы поймете, как трудно было мне вести себя сдержанно, оставаясь с вами наедине…

— Для меня так много… значила… ваша дружба… — смущенно произнесла Антония. — Я буду дорожить воспоминаниями о ней.

— Это вовсе не была дружба, Антония, — возразил Лэбби, — это была любовь! Любовь, которая очень сильно отличалась от чувств, которые я знал и переживал раньше. Порой мне казалось, что я вижу чудесный сон и вы существуете только в моем воображении.

— Вы не должны говорить со мной… подобным образом… — сказала Антония, но, произнося эти слова, она вдруг подумала, что, возможно, зря отказывается от любви Генри Лабушера. Герцог вряд ли станет препятствовать этому увлечению — в конце концов, он сам давно влюблен в маркизу, — и когда они вернутся в Англию, Антония в его жизни не будет значить ничего. Донкастеру станет все равно, любит она кого-нибудь или в нее влюбился кто-то.

Думая о своей дальнейшей судьбе, Антония отвернулась, чтобы лицо не выдало ее смятения, но Лэбби, продолжая говорить, положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.

— Что же есть в вас такого, что отличает от других женщин? — спросил он в недоумении. — Вы вовсе не красавица, и все же я не в силах освободиться от ваших чар.

В его глазах она увидела боль и отчаяние.

— Ваш голос постоянно звучит у меня в ушах, — с грустью продолжал Лабушер, — по сравнению с вами другие женщины кажутся мне нескладными и неловкими. Я могу думать только о вас, о вас одной, Антония.

В его голосе чувствовалась такая страсть, что Антония внезапно смутилась, горячий румянец вспыхнул на ее щеках, ей стало неловко и даже немного страшно.

Лэбби убрал руки с ее плеч и, пройдя через всю гостиную, остановился у окна.

— Когда вы уедете, — сказал он, — у меня останутся лишь несбывшиеся мечты, и уже сейчас я. предвижу, что преследовать они будут меня до конца моих дней.

Антония сделала еле заметный жест, в котором выразилась вся ее беспомощность.

— Что я могу… сказать? — спросила она тихо. — Вы же знаете, я не хотела… причинить вам боль.

— Говорят, что лучше любить и потерять любовь, чем не любить вовсе, — но это так банально, — ответил Лэбби тоном человека, который насмехается над самим собой. — Так мне казалось прежде, однако в данном случае оказалось абсолютной правдой. Вы заставили меня пережить нечто совершенно чудесное, моя милая герцогиня.

— Что же именно? — недоуменно спросила Антония.