— Вот почему ты переехал сюда? — спрашиваю я. — Хотел оставить все в прошлом?

— Это одна из причин. На самом деле, я просто хотел начать все с начала. И когда Линден попал в катастрофу, я подумал, может быть, я могу перебраться ближе к единственному человеку на земле, который мне по-настоящему близок. — Он смеется сам с собой. — Самое смешное, что мы с Линденом не очень то сблизились. Но по сравнению с родителями, он тот, кто прошел через все это.

— Я думала, ты был близок с родителями, а Линден нет?

— Неа, — качая головой, говорит он. — Как ты знаешь, мой отец дипломат, а мать из высшего общества. Для меня они хотели того же, хотели, чтоб я пошел по их стопам. Даже не чтоб сделал себе имя где-то еще, нет, а просто пошел по стопам отца. По крайней мере, он делал все, чтобы у меня складывалось такое впечатление…до сих пор делает. Можно было подумать, что покупка этого здания, вложение денег принесло бы ему гордость за сына, но нет.

Никогда не слышала, чтоб он настолько откровенно говорил о своей семье. Хочу, чтоб он продолжал. Это эгоистично, но это заставляет меня чувствоваться себя лучше, зная, что даже у богатых и влиятельных есть проблемы. Кроме того я хочу узнать о нем так много, как только возможно, сохранить каждый факт, каждое откровение, чтобы позже поразмыслить над этим. Это напоминает мне время в начальной школе, там был ребенок, я любила называть его Джой. Я знала о нем все – что он пил пепси вместо колы, что его мать зовут Бет – я словно золото хранила эти знания.

— Полагаю, я слегка подпортила твои инвестиции, — говорю я.

— Да нет, — говорит он. Прикусывает губу, и я хочу сделать то же самое. Удивительно, что сейчас я могу чувствовать что-то сексуальное, учитывая случившееся прошлой ночью, и мое нынешнее туманное состояние, но этот образ «мастер на все руки» заставляет меня хотеть его. Черт возьми, думаю в настоящий момент я хочу его несмотря ни на что.

Но пока он остается по ту сторону дивана, пока наши отношения не выходят за рамки соседских, мне беспокоиться не о чем.

Ну и чего я боюсь?

В конце концов, он отпускает губу, изгибает бровь.

— Могу я тебе кое-что рассказать, и ты пообещаешь не смеяться? — предлагает он. — Ладно, ты можешь смеяться, но только не долго.

— Что? — мне любопытно.

— Ну, все думают – предполагают – что я купил это здание для того, чтобы заработать денег, или, в конце концов, для инвестиций. Но это не совсем так. Я хочу, чтоб они так думали, но у меня большие планы. — Я выжидательно смотрю на него, жду, что он скажет дальше. — Ты знаешь Ричарда Брэнсона?

— Хреноллиардер?

— Да. Правильный термин.

— И что насчет него? О Боже, ты собираешься в космос?

Он смеется.

— Нет, черт побери. Космос пугает меня.

— Согласна, — добавляю я. — Никто не услышит, если ты закричишь.

— Верно, — говорит он. — Так или иначе, Ричард Брэнсон, когда ему было всего двадцать, занимался продажей звукозаписей по почте. К двадцати двум у него была Virgin Records. Все мы знаем, что произошло дальше. Он инвестирует, принимает умные решения, никогда не перестает пробовать и узнавать новое. Для этого парня нет ничего невозможного, видимо и к космосу это тоже относится.

— Так ты хочешь стать следующим Ричардом Брэнсоном? — спрашиваю я. — Большая цель, и не такая уж странная.

— Дело не только в этом. — Он облизывает губы и смотрит куда-то вдаль, в свое воображаемое будущее. — Брэнсон сказал, нет смысла начинать свой собственный бизнес, если вы делаете это не из-за чувства разочарования. Я купил это здание из-за неудовлетворенности, но не потому, что увидел возможность для себя, а потому что увидел ее для других, тех, у кого раньше ее не было. — Он смотрит на меня, его глаза сверкают оттенками серого и голубого. — В городе имеется явный недостаток доступного жилья, особенно для тех, кто в нем нуждается. Я никогда раньше не видел, насколько все плохо. Даже нормальные люди не могут позволить себе жить здесь, что уж о говорить о бедных, о тех, кто борется за выживание, тех, кто потерял работу, сбережения, все, что у них было? Куда им идти? В Тендерлойн? Жить на одной улице с наркоманами, делить кров с ворами? Я так не думаю.

Он начинает заводиться и делает глубокий вдох.

— Я хотел хоть что-то изменить к лучшему. На самом деле это очень долгий процесс, нужна поддержка со стороны города. Нужны инвестиции от людей, которые хотят помочь, заняться благотворительностью. Много чего нужно. Но я здесь, у меня есть здание и все мое время.

— А что о людях, которые уже живут здесь?

Брэм застенчиво улыбается.

— Большинство из них уже нуждающиеся. Никто из них не платит полную арендную плату. Я просто не знаю, как долго без участия города смогу позволить себе продолжать в том же духе. Вот над этим я сейчас и работаю. Сегодня у меня была встреча в мэрии.

— Ого. — Думаю, что это одна из самых благородных и удивительных вещей, которые я слышала. — И ты надеешься, что налоговая льгота, которую ты получил за то, что позволил мне жить здесь, сработает и с остальными жильцами?

— Налоговая льгота? — Он ухмыляется. — Да не, я солгал об этом.

У меня глаза вылазят из орбит.

— Что? Почему?

Он пожимает плечами.

— Потому что не было ни единого шанса, что ты поверишь, если бы я сказал, что хочу помочь тебе по доброте сердечной. А если бы я сказал тебе другу правду, ты бы сбежала.

— Какую еще правду?

— Что я хотел тебе понравиться.

Я моргаю.

— Вот почему я живу здесь? Ты хотел мне понравиться?

— До этого я уже делал для девушки необычные вещи, но ничего подобного, — говорит он, обращаясь больше к себе. — Но да. Я хотел помочь тебе и хотел, чтоб ты думала обо мне по-другому. Хотел, чтоб ты узнала меня настоящего.

— Но настоящий ты все еще высокомерный кобель, — напоминаю я, ощущая слишком много эмоций по этому поводу. Как ни странно, ни одной плохой.

— Может быть, высокомерный кобель с парочкой довольно милых черт. — Он машет дрелью. — Например, ловкость.

— Ну конечно же ты ловкий, — комментирую я, до сих пор чувствуя себя не в своей тарелке. У меня слегка кружится голова. Видимо похмелье дает о себе знать. Это ведь не может быть от того, что я узнала, что Брэм сделал для меня, из-за меня. — Хотя я до сих пор не понимаю, как это связано с Брэнсоном.

— Он большой филантроп. С его то состоянием он столько всего может сделать. Я тоже так хочу. Хочу и то и другое – деньги и возможность помочь.

— Почему это такой секрет? Думаю твои родители гордились бы тобой. Имею в виду, твой отец дипломат, у него должно быть много связей с благотворительными организациями.

Его губы изгибаются в быстрой улыбке.

— Даже Линден не в курсе. Никто, за исключением города и тебя.

— Почему нет?

— Потому что людям так нравится держаться за идею кто ты и что ты. Они навешивают на тебя ярлыки и независимо от того, насколько сильно ты пытаешься им показать, какой ты есть на самом деле, они этого не понимают. И не поймут. Они хотят лишь чтоб ты шел по определенному пути, тому, который они видят для тебя. Невозможно изменить то, что сидит у них в голове. Для них я всегда буду Брэмом раздолбаем, королем вечеринок, плейбоем. Не имеет значения, расскажу я им о своих планах или нет, они никогда не будут воспринимать меня всерьез. Я могу делать это хоть пятьдесят лет, стать следующий Брэнсоном, и они по-прежнему буду видеть во мне лишь того Брэма - лишь того парня, на которого повесили ярлыки.

Я понимаю каждое слово. Знаю, что когда говорю людям, что я мать-одиночка, на меня сразу же вешают клеймо, у меня нет шансов избежать этого. Не думаю, что многие, кто меня встречал, видят, что я больше, чем мое звание, мои обстоятельства.

А вот Брэм это увидел. Эта мысль, словно пуля, поражает меня.

Он изучает меня, и когда я встречаю его взгляд, на моем лице, возможно, написано удивление, он откашливается.

— Единственная проблема со всем этим, у Брэнсона было пятнадцать лет форы. Я потратил свои молодые годы на выпивку, наркотики и женщин. В то время как я, очевидно, наслаждался этим – как ты знаешь, женщины по-прежнему моя слабость – я мог бы сделать так много, если бы на ранней стадии взял себя в руки.