Лоцман вытер лоб, махнул манилы и в ярости сломал опахало пополам.

– Сэр, – заметил я, – лоцман прав.

Суер-Выер задумался, взял сломанное лоцманом опахало и сложил его на составные части. Потом он подошёл к лоцману и поцеловал его.

– Пей, – сказал капитан. – Пей, вампир, нашу энергию. Но доведи «Лавра» до правильного берега, до Острова Истины. Попрошу только об одном: не урезать больше мою любимую команду!

И Суер жестом распустил собрание.

С тех пор лоцман Кацман свободно бродил по фрегату и пил нашу энергию как хотел, но и Суера больше не обижал.

В любое время дня и суток наш капитан легко взлетал на мостик, свободно выкрикивая любимую команду:

– Фок-стаксели травить налево!

Приближаясь к острову Сциапод, мы несколько раз производили рекогносцировку и ещё кое-какие действия.

Наши кое-какие действия сердили капитана, и он просил нас таких действий не производить.

Но мы всё производили и производили.

Тут Суер плюнул и произвёл такое действие, что некоторые из нас внезапно облысели и действия производить бросили.

– Вот и молодцы, – похвалил нас капитан, – а то всё производите и производите… Посмотрите-ка лучше в подзорную трубу, что это там виднеется на острове.

Я посмотрел в трубу и в зарослях кривандий заприметил большую человеческую подошву голой ноги.

Как некая крыша сарая или пагоды, сверкала она среди пальм и кактус[5].

Пятка подошвы была обращена на зюйд, а мысок – на север. Подошва слегка поворачивалась то с зюйда на вест, то с норда на север.

– Вёсла на воду! – крикнул капитан.

Старпом кинул вёсла на воду, и мы посыпались в шлюпку.

– Курс на пятку! – кричал Суер. – Праруля!

Вогнав наши вёсла в песок прибрежного ила, мы выскочили на берег и побежали в сторону подошвы, которая легко угадывалась среди пальм и кнуций.

– Осторожнее! – Предостерегал Суер. – Не спугните его. Он раним и легко убегаем.

Но мы всё равно, как скоты, шумно ломали лианы и пили воду из растений кривандий, откуда хлестал жидкий голландский сыр.

Наши шумные отсасывания не испугали подошву, и мы вышли на поляну, на которой находился не виданный нами прежде Сциапод.

Прекрасная улыбка мелькнула на его бородатом лице, когда он увидел нас. Детские глаза его ни секунды не затуманились, и мы поняли, что наблюдаем действительную редкость, которая случайно сохранилась под небом Великого Океана.

Действительно, как прекрасен был Сциапод, как невинен и скромен был он, лежащий на спине!

Его единственная нога с огромною подошвой обращена была прямо к солнцу, и, как зонтом, он прикрывался ею от палящих лучей раскалённого светила.

– О двуногейшие господа! – воскликнул он, когда мы приблизились. – Прошу вас скорее в тень моей подошвы, ибо даже ваши достойные ноги, собранные воедино, не смогут своими подошвами произвести тени, моей ноге подобной.

Мы достали пиво, виски, помидоры и уселись вокруг Сциапода в тени его великой и одинокой ноги.

– Ну как? – добродушно спрашивал нас одноногий монстр. – В тени-то полегче будет?

– Весьма и весьма сладостная тень, – отвечал тенелюбивый лоцман Кацман. – В тени вашей подошвы куда приятней, чем под тентами ресторана «Савой-Берлиндер».

– А почему у вас всего одна нога? – спрашивал Пахомыч. – Что это? Боевые действия или хирургия?

– Да нет, – весело отвечал Сциапод, – мы, Сциаподы, рождаемся с одной ногой, чем и отличаемся от вас, двуногих, от трёхногих марсиан, восьминогих моллюсков, а также от разных сорока– и тысяченожек.

– Но простите, милостивый государь, – сказал Суер, – с ногою всё ясно, но интересует один вопрос: чем вы, собственно, занимаетесь?

– Как то есть чем? – засмеялся Сциапод. – Лежу здесь и ногой от солнца прикрываюсь.

– А чем снискиваете хлеб свой насущный?

– Позвольте, господа, а зачем мне хлеб? Вот вы сидите в моей тени, пьёте пиво, виски, а мне ведь даже шампанского не предложили. Впрочем, я не обижаюсь. Никому ещё не приходило в голову, что Сциаподам нужно что-нибудь, кроме тени их ноги. Поверьте, я только защищаюсь от солнца, а на шампанское не рассчитываю.

– Так значит, вы не сеете и не жнёте? – строго спросил Суер.

– Не сею, – добродушно разъяснял Сциапод, – и жать не умею. Но поверьте, дружок, не так уж просто следить за продвижением светила и поворачивать свою подошву вовремя. Это тоже работа, правда, приятная и не нарушающая сущность моей души.

– Чёрт возьми! – воскликнул Кацман. – У меня на борту столько работы, и вся она нарушает сущность: то рифы обходи, то корябай дно лотом, то нюхай плотность волны, то клейкость морской пены – сплошной невроз. Не попробовать ли идею Сциапода?

Тут лоцман снял галош, вышел на солнышко и задрал пятку к лучам нашего дневного ярила.

К сожалению, тенью подошвы он не сумел прикрыть хотя бы собственное ухо.

– Не обратим внимания на эту глупость, – предложил Суер, – виски, пиво, жара. Рассмотрим поступок лоцмана как лечебную физкультуру, а сами тем временем предложим шампанского достойному другу, который, как выяснилось, не сеет.

– Не сеет, не сеет, – проворчал Пахомыч. – Небось отвези его куда-нибудь в Орехово-Зуево – сразу бы засеял и зажал.

Суер поднёс шампанского работнику своей подошвы, Сциапод с удовольствием пригубил и тут же предложил:

– Я вижу, что вы достойные посетители и открыватели новых островов. Прошу вас, залезайте все на мою подошву, и я покачаю вас над вершинами пальм и кривандий.

И мы, захватив пиво и помидоры, забрались на раскалённую подошву.

Только тут я понял, что, кроме необходимой Сциаподу тени, он получает нужнейшее для его ноги тепло. Нога у него, очевидно, была мерзлячка.

Мы славно попили на подошве пивка и кидались помидорами в пролетающих попугаев.

Только под вечер попрощались мы с нашим единоногим другом, обещая прислать ему грубый шерстяной носок на более промозглые времена.

Не сразу, далеко не сразу разобрали мы, что это за прямоугольники стоят повсюду на взгорках, дорогах и просто на траве открываемого нами нового острова.

К прямоугольникам же, большей частию деревянным, приделаны были какие-то штуки, вроде дверей с ручками бронзового литья.

Только потом мы догадались, что это действительно двери, а прямоугольники – дверные косяки.

К удивлению, никаких сооружений – домов, гаражей или сараев, – к которым эти косяки были бы пристроены, видно не было. Косяки стояли сами по себе, и двери были распахнуты. Они поскрипывали под морским ветерком, раскачиваясь на петлях.

Кое-где над открытыми дверями прямо в небе висели окна, также раскрытые настежь. На окнах колыхались занавесочки.

– Обычная островная чертовня, – сказал Пахомыч, зевнув в сторону острова. – Какой-то болван понаставил всюду косяков. Но вот как он в небо окна подвесил?

– На вашем месте, старпом, я бы поостерёгся называть болваном неизвестное пока лицо, – сказал Суер-Выер. – А вдруг да это Божественный промысел?

– Свят-свят, – дрогнул Пахомыч. – Да зачем же Господу заниматься такими пустяками, как дверные косяки?

– Косяки здесь ни при чём, – сказал Суер, – главное – двери. Открытая дверь – это знак, это приглашение войти. Давайте же войдём в эти двери, раз уж нас приглашают.

– Ломиться в открытую дверь… – поморщился лоцман, – да нет… неинтересно…

– Извините, кэп, – сказал Пахомыч, – я тоже останусь на борту, меня немного беспокоит наш суперкарго.

– Чего такое? – не понял капитан.

– Да разве вы не помните, сэр? Суперкарго, заведующий грузом.

– Груз – дело серьёзное, – согласился капитан. Так на этот раз и получилось, что вместо старпома и лоцмана с нами на остров отправился мичман Хренов.

Оказавшись на берегу, Хренов взбудоражился.