Поиск
Улицы Парижа кажутся знакомыми с детства,
хотя их видишь впервые.
Триумфальная арка
стала на четвереньки под тяжестью истории.
Птицы на соборе Нотр-Дам словно крылатые барельефы.
Рулетка круглой площади Согласия —
там я поставил на белый ноль луны свою надежду.
Однажды, выйдя воскресным утром из Лувра,
я обнаружил, что лед — это вода, ставшая статуей.
Беззвучные весла рыбачьих баркасов.
У моллюсков явственный привкус солнца.
Баскские селенья в беретах тумана.
Испанские фонари
дерутся на шпагах с темнотой.
Все это — только личина, условные вехи.
Мир же един,
несмотря на все свои разноликие формы.
То же одиночество, леденящее кости,
и та же пролетарская закалка
у жаровен, на которых дымятся каштаны.
Краски Гаваны
В ритуальном танце племя кокосовых пальм бьет в барабаны листьев.
Море моргает тысячью фосфорических глаз.
Каждый день этот город приходит на пристань
встречать чужестранные корабли
и глазеть на ныряльщиков, которые всплывают,
зажав в зубах монету,
брошенную с палубы к рыбам Антильского моря.
Гаванский трамвай движется в ритме маракас[9].
Гаванские деревья подстрижены, словно бараны.
Гаванские проспекты бегут прямиком через город,
покуда не наткнутся на памятник.
Женщины с лицами цвета корицы и знойной сигары.
Креолы в сомбреро из золотистой соломы,
взращенной тропическим солнцем.
Негритята с улыбкой, похожей на спелый арбузный ломоть.
Кокосы и ананасы — объедки с пиршества румбы.
Пушки из парка Масео
щерят голодные пасти
при виде дельфинов, играющих в бухте,
которую стережет грозно поднятый палец
замка Эль-Морро.
Двести гвардейцев ежедневно несут караул
под синим взглядом Капитолия.
Квадратные томики небоскребов —
здесь по вывескам можно легко обучиться читать по-английски.
На Двадцать третьей улице продают дорогие цветы
и свет отливает оттенком подсолнечного масла.
А на Восьмой улице полиция обнаружила стальной ананас,
смертельные зерна которого зрели у окна прокурорского дома.
Но, несмотря ни на что,
живительный запах устриц пирует на Малеконе[10]
и все так же приторен вкус жизни в «Тропикане»[11].
Женские бедра — изящная музыка,
нежные руки красавиц пахнут, как персики, вводя в искушение птиц.
Аэроплан в белом фраке рассекает своим вентилятором
гущу синего зноя.
Яхты возле крепости Де-ла-Кабанья
дают открытый урок безмятежного сна,
а пароходные трубы тянут темную ноту дыма
за горизонт, где скоро проклюнутся первые звезды.
И когда над Гаваной взорвется
черный фугас ночи — никто не вздрогнет.
Только повиснет над городом серпик луны,
словно банан на банановом дереве неба.
Забастовка
Промчались, коней стегая,
жандармы. Задрали кили
покинутые трамваи.
Камень против винтовки:
брусчатка — хлеб забастовки.
Глаз лошадиной морды
под вспышки секущих сабель
фотографировал мертвых.
Дома зажигали свечи,
в надежду свою не веря.
И зря письмоносец-ветер
стучался в глухие двери.
Возле ворот лицейских
в гранатовой портупее
ничком лежал полицейский.
Ночь истекала кровью
под треуголкой мрака,
в черном плаще безмолвья.
Бегство из понедельника
Нынче самая пора сбежать от овощного рациона
в ленивый воздух,
уснувший в листве апельсинного дерева,
к старому бочонку во дворе,
из которого вместо рома ударил фонтан пальмы.
Вы слышали, в Андалузии луна раскрыла заговор вин,
тайную организацию устриц, гитар и карабинеров.
В Испании ветер плещет плащом тореро,
вонзая в черную холку ночи
бандерильи песен.
В Кадисе, Виго и Ла-Корунье
в тавернах из колод повыкидывали королей.
Здесь все республиканцы —
даже деревья с трехцветной листвой,
даже перелетные птицы,
вернувшиеся в апреле строить новую жизнь.
Что могут рассказать вам об Испании газеты,
будь то «АБС», «Ле Журналь» или «Таймс», —
ведь они умолчат
о прогулках на яхте,
об истинном облике городов,
перенаселенных фруктами и женщинами,
и тем более о тайной драме,
разыгравшейся за створками ракушки.
От нас, от людей Газетного Века,
мир заслонен ворохом слов;
мы давно уже не замечаем,
как наедине с собой зреет над озером небо.
Поймите: есть нечто помимо наших доктрин:
это свободный воздух и вольные свет и вода,
контур голоса, скалькированный эхом,
восстанье деревьев против политэкономии,
нагота, сновиденья, смех и луна,
только что снятая с наковальни, —
луна, которая дарит себя всем, не иссякая.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: