С тех пор, как всякие чунги, они зажили семейной жизнью и были всегда вместе — днем и ночью, на деревьях и на земле.

Дышащее свежестью и влажным соком утро прогнало ночную тьму и осыпало листву на деревьях прохладной росой. Огненно-красные и белые звезды скрылись в голубоватой пелене наступающего дня. Старый лес проснулся со своим утренним кличем и стал дышать спокойно и ровно. Над высокими верхушками деревьев раздались песни кри-ри.

Чунг и пома продолжали спать друг подле друга, вытянувшись, лежа навзничь. Обоим в эту ночь снился жестокий грау; он хищно скалил острые зубы, раздувал шею и грозно рычал на них. Потом крок ловил его своими длинными челюстями и утаскивал в воду, а чунг и пома во сне хихикали от удовольствия. Потом грау снова выскакивал из воды и кидался на них, а они, защищаясь, размахивали передними лапами и сжимали пальцы, словно хватали его за горло.

В тысячелетнем лесу одни животные убивали других, нападая на них, а другие убивали, защищаясь. Одни животные убивали зубами, другие — когтями, третьи — рогами, четвертые — ядом. Одни побеждали своей силой, другие ловкостью, третьи — неожиданностью, четвертые — количеством.

Чунги никогда не убивали первыми, ибо никогда первыми не нападали. Они тщательно избегали встреч со свирепыми, сильными зверями, хотя были сильнее многих из них. Им не было надобности нападать на других животных, так как они не питались ничьим мясом. Но, когда на них нападали, они могли противопоставить силе силу, ловкости ловкость, ярости ярость. У них не было ни острых зубов, ни острых когтей. Зубы служили им для того, чтобы грызть плоды, чтобы раскалывать орехи. Когти у них были короткие, плоские, тупые и не могли служить ни для нападения, ни для защиты. У них не было ни рогов, ни яда, но зато они умели вставать на задние лапы и размахивать передними так быстро и ловко, как никакое другое животное. И, как никакое другое животное, они могли хватать всеми четырьмя лапами все, что угодно, будь то плоды или ветки, челюсти гри или шея тси-тси. А пальцы у них сжимались так сильно, что не один тси-тси был ими задушен и не один гри упал с поломанными челюстями или с растерзанной спиной. По-настоящему опасными для них были только грозный мут, отвратительный крок, свирепый грау. Но в то время как крок жил всегда в воде и был страшен только своими челюстями, в то время как с глупым мутом они сами затевали игру, спускаясь на землю, и дразнили его, — грау был всегда в лесу, бесшумный, невидимый, злой, кровожадный, молниеносно быстрый в своих прыжках и более сильный, чем несколько чунгов сразу. Поэтому его рыжая тень мерещилась им во сне чаще всего.

Проснувшись с первыми золотыми проблесками восходящего светила, пома продолжала лежать неподвижно на постели из веток. Молча щурясь, она глядела куда-то неопределенно сквозь листву. Вот уже много дней, как в жилах у нее разливалось какое-то новое ощущение, совсем не похожее на те, которые она испытывала ранее. Это новое неопределенное чувство пропитало всю ее грубую, первобытно сильную натуру и сделало ее кроткой и нежной. В груди у нее нарастала неопределенная радость, предчувствие, которого она не могла понять, но которое говорило ей, что ее непременно ждет нечто необычайно прекрасное. Это предчувствие подчинило себе все ее существо; целиком отдаваясь ему, она ожидала чего-то необычайного, ожидала радостно, нежно, трепетно, тревожно. Ждала, не в силах понять, чего ждет. Сварливость ее почти исчезла, и в некрасивых чертах проступила небывалая кротость.

И только в это утро рассеялась неопределенность ее ожидания, и лицо ее озарилось тревожной радостью: у нее родится новый чунг! Когда и как это случится, она не могла бы определить, но стала радостно-спокойной и уверенной. И продолжала лежать, смутно сознавая предстоящее, безусловно подчиняясь неизвестному, общему для всех пом закону.

Белое светило взошло над лесом и осыпало его гигантские деревья огненными стрелами. Лес заблестел яркой зеленью. Из темных недр земли устремились к вершинам животворные силы. Между стволами отдалось эхо шагов мелких и крупных животных, питающихся травой и листьями. Длиннохвостые чин-ги запрыгали на ближних и дальних ветках, оглашая лес своими резкими криками.

Чунг проснулся, состроил, зевая, недовольную мину и вытянул в стороны все четыре лапы. При этом он дотронулся до лежащей рядом с ним помы и повернул к ней голову. Пома глядела на него, кротко щурясь, и в глазах у нее светились теплота и покорность. Чунг сразу вскочил и изумленно поглядел на нее. Потом выпрямился и громко, протяжно заревел. Крикливые чин-ги послушно умолкли и неподвижно замерли на ветвях.

По бессознательному опыту, переданному ему всеми поколениями чунгов до него, чунг знал, что должен набрать сегодня для помы гораздо больше плодов, чем всегда. Он хотел прыгнуть наверх, но, не достигнув еще первой ветви с плодами, остановился и прислушался. До него донесся далекий шум ломаемых ветвей, никогда еще не слыханный и незнакомый. Чунг быстро повернулся и спустился низко к земле, готовый отразить всякую опасность, какая только может угрожать поме.

Далекий шум приближался и усиливался, временами переходя в сплошное резкое фырканье, подобное фырканью многих хо-хо. Вскоре между стволами показалась серая масса большого хо-хо. Он медленно продвигался вперед, помахивая длинным гибким хоботом и расчищая им себе дорогу. Толстые ноги, на которых покоилось еще более толстое тело, топтали низкий кустарник и сочную траву. Вслед за ним показался еще один хо-хо, потом еще один, и еще, и еще, и еще. Все они медленно, неуклюже двигались вперед, помахивая длинными хоботами и прокладывая широкие просеки в чаще кустов и травы. Вскоре их стало так много, что они заполнили все просветы между деревьями, а их шаги и треск ветвей слились в сплошной гул.

Чунг ослабил напрягшиеся мускулы: хо-хо не могут лазать по деревьям и не убивают никого, пока на них не напали. Не обращая больше на них внимания, он полез наверх и исчез в густой листве. Вскоре пома увидела, что он несет ей два крупных плода, прижимая их к груди передней лапой и цепляясь за ветки остальными тремя. Он оставил плоды около нее, потом принес еще два и еще два.

Потом он снова спустился на самые нижние ветки: опасность может грозить поме только с земли, а не с неба. И, зная, что ни грау, ни гри, ни какой другой зверь не может пробраться туда, где была пома, он оставался настороже, весь обратившись в зрение и слух. Но никакая опасность не грозила его поме. Хо-хо продолжали идти между стволами, заполняя все промежутки между ними. Чунг смотрел на них с любопытством: он никогда еще не видел зараз так много хо-хо.

А хо-хо все шли и шли, — чунг не мог понять, сколько их было. Он мог сосчитать три-четыре плода, а дальше счет у него обрывался. Для него хо-хо было сейчас много-много — больше, чем раньше. И его любопытство сменилось недоумением. А потом его охватило беспокойство: хо-хо широко растопыривали уши и размахивали длинными хоботами во все стороны, и вверх, и вниз, и в то же время фыркали непривычно резко. Чунг не знал, что происходит, но от этого фырканья у него возникало предчувствие чего-то скверного и тревожного.

Для чунгов время не существовало. Они могли, прыгая, измерить каким-то внутренним чувством расстояние между деревьями, но для времени у них не было другой мерки, кроме ощущения постоянной, ритмичной смены света и темноты. Поэтому чунг не мог бы сказать, сколько времени он простоял на ветке дерева. Неосознаваемая сила делала его стражем и защитником помы и заставляла его оставаться все на той же ветке, не раскрывая ему, зачем, и против кого, и до каких пор. Для него такие вопросы не существовали. Он уже проголодался и объедал сочные листья и молодые побеги, до каких только мог дотянуться.

Но когда пома позвала его отрывистым всхлипыванием, он быстро поднялся к ней и остановился, удивленный тем, что увидел. К косматой груди помы прильнул маленький чунг — такой маленький, что его и увидеть было трудно. Меньше длиннохвостого чин-ги. Чунг с любопытством приглядывался к нему.