Неважно это. А важно то, что доказывая друг другу, кому принадлежит лесок за ручьем, или кто кого на пиру брагой облил, они порой увлекались и выжигали деревеньки соперника дотла. Не гнушались лорды, а, тем более, их солдаты и поваляться с деревенскими девками, забыв предварительно их согласия спросить. Бывало и такое, что несогласную сначала топориком уговаривали, а только потом на сеновал тащили. Недаром же считается, что труп еще сорок минут после смерти женщиной остается.

Ну, с мужиками тоже особо не церемонились. Конечно, по сеновалам их таскали все же реже, чем девок. А вот с топором они знакомились гораздо чаще. А еще чаще с костром. Потому как всем известно, что деревенские мужики народ прижимистый и скуповатый. И пока его пятками в костер не сунешь, где он горшок с медяками, на черный день припрятанный, закопал, ни за что не узнаешь. Несправедливо же это! Какой день может быть чернее, чем приход бравой дружины соседнего барона? Сами должны свои жалкие монеты с поклонами выносить. Так нет же, жались.

Потому уважающий себя монастырь и начинался со стен, которыми не всякий замок похвастаться мог. Конечно, святые братья и сестры, возьми кто обитель в осаду, врагу лютому на голову только содержимое ночных горшков вывалить способны были. Но, как показывает опыт, хорошие стены позволяли дождаться прихода лорда с воинством, а то и короля с армией. Но чаще, конечно, враги, заскучав, сами восвояси убирались. Делать им, что ли больше нечего, кроме как под какими-то стенами торчать?

Ворот у такого укрепления благодати было, чаще всего, двое или трое. Точнее, ворота и калитка. Большие воротины открывались редко. Только если кто из знатных решал обитель посетить: благородный лорд или леди, епископ, аббат или иная особо важная персона. «Черная» калитка и калиткой-то не была, а чаще окошком таким в стене, деревянным щитом забранная. В это окошко убогим и сирым подаяние выкидывали - продукты да объедки всякие.

А поскольку монастыри нередко на холме стояли, то такое окошко и смотрело на самый крутой его склон. Чтобы всякая богоудная, но дурно пахнущая шваль под стенами не толпилась и внутрь не лезла. А подаяние, потихоньку-полегоньку, по склону попрыгав, до просящих само доскачет.

Ну и, собственно, еще одна калитка - для повседневного пользования. Только вот на ночь она накрепко запиралась лично настоятелем. И до утра можно было обаукаться и удолбиться - все равно тебе никто не откроет. Но и изнутри ее без ключей не отомкнешь, потому как ключи у настоятеля оставались. Вот и получается что выбраться из монастыря делом было совсем не простым.

***

Монастырь спал. Лара дождалась начала полунощницы[1], наблюдая сквозь дверную щель как послушницы и старые монахини, позевывая, то и дело наступая на полы собственных ряс, направились в церковь. За два дня пребывания в монастыре она уже успела усвоить, что его обитательницы ночные службы обожают. Но отнюдь не потому, что их любовь к Матери именно ночью достигала каких-то особых высот.

Просто те, кто молился на поздней службе, избавлялись от необходимости вставать в пять утра и могли спокойно спать до десяти. Во вторых, полунощница была единственной возможностью выспаться. В храме, в отличие от келий, в которых даже летом стоял склепный холод, было тепло.

А пробыв в монастыре пару недель, даже самая изнеженная особа могла научиться спать не только на коленях, но и в полете, во время соблазнения самим Нечистым. Потому что единственным дефицитом в этом богоугодном заведении был именно сон. Почему-то отдыхать монашкам не полагалось в принципе.

Убедившись, что последняя монахиня - ненавидящая весь мир и от того практически святая сестра Арга - скрылась из глаз, принцесса выскользнула из своей кельи. Обернулась, приложив палец к губам. Черноволосая Алис, сжавшаяся в комок на жестком и узком ложе, глянула на нее глазами побитой собаки, но ничего не сказала. Юная фрейлина, после достопамятной ночи, проведенной в спальне Ее Высочества поумневшая в разы, не только искренне привязалась к госпоже, но и усвоила, что противоречить ей не стоит.

Но и оставаться на несколько дней в одиночестве и темноте с перспективой питаться водой и пророщенным зерном, было страшновато. Да и вероятность того, что подмену обнаружат, пугала. Конечно, Ее Высочество на срок, пока продолжаться ее моления, приняла обет безмолвия. Но и к молчащей принцессе в келью мог кто-нибудь запросто войти. Например, Его Высочество, которого никакими обетами не напугаешь. И что тогда делать бедной фрейлине?

- Ваше Высочество, - пролепетала юная дева, трогательно протягивая вперед руки, - что же мне делать, если подмену, все-таки, обнаружат.

- Прикинуться дурой и сказать, что я тебя насильно сюда усадила. И угрозами заставила исполнять свою роль, - устало ответила принцесса в десятый, наверное, раз. - Хотя в данном случае и прикидываться не нужно будет… - буркнула себе под нос добрая, но честная Лара.

Больше всего ей хотелось рявкнуть хорошенько и треснуть истеричку от всей души. Обычно подобные методы лучше всего возвращали сознание в тело таких вот страдалиц. Но напуганная фрейлина и крик могла поднять. На который сбежалась бы половина монастыря, желающая знать, с чего это Ее Высочеству посередине ночи вопить приспичило. Не дурной ли дух из нее выходит? Не решил ли посетить юную супругу сам Нечистый, который, как известно, падок до невинных душ. И кутерьма бы завертелась до утра. Поэтому и приходилось действовать ласками и уговорами.

Принцесса присела на край каменной скамьи, прикрытой грубым шерстяным одеялом, и ласково погладила Алис по щеке.

- Не бойся, милая. Никто сюда не явиться и ничего страшного не случится. Конечно, я понимаю, что предстоящие испытания пугают тебя. Но посмотри на них с другой стороны. Несколько дней скудного питания - и ты приобретёшь такую фигуру, что все придворные дамы удавятся от зависти. А полумрак сделает твою кожу бледной и светящейся, как у святой. Кроме того я подарю тебе свое ожерелье с изумрудами. И твои глазки заблестят как камни в нем. Разве все это не стоит того, чтобы немного пострадать?

Фрейлина задумалась. Конечно, поиметь все эти соблазнительные вещи ей хотелось невероятно. Но вот страдания как-то не привлекали.

- А если… - попробовала она привести еще один аргумент.

Но принцесса, буквально кожей ощущающая то, как уходит драгоценное время, не дала ей и рта раскрыть, приложив свой пальчик к ее губам.

- А если я рассержусь? - ласково улыбнулась Ее Высочество. - Ты не подумала, что будет тогда?

Алис подумала. Потом подумала еще раз. И пришла к выводу, что соблазнительная внешность в купе с изумрудами, пусть и отягощенные предстоящими мучениями, все же предпочтительнее, чем гнев принцессы. Потому как если Ее Высочество разгневается и освободит ее от занимаемой должности, то деликатное телосложение и облик великомученицы Алис все равно получит. Только уже без изумрудов и удавившихся от зависти дам. Потому как нежный папенька ее самолично все в том же монастыре и сгноит.

Несчастная фрейлина грустно кивнула и утерла ладошкой со щеки случайно выкатившуюся слезинку. В этом жесте было столько наивной детской прелести, что принцесса невольно умилилась и поцеловала негаданную великомученицу в лоб. В очередной раз заявив, что все, абсолютно все, будет хорошо. На том и расстались.

Лара ободряюще подмигнула девочке и тихо прикрыла дверь, снова заперев ее. Ключ же засунула в щель под порогом. Убедить сестру, которая приносила молящейся принцессе ее очередную порцию пророщенного зерна, забыть запереть вечером келью и оставить ключ рядышком, оказалось делом непростым. А, главное, недешевым.

Честно говоря, принцессе откровенно повезло. Она-то планировала потратить на соблазнение прислужницы не один день, и даже целый спектакль подготовила. Но милая, похожая на дикого кабана, по ошибке вставшего на задние ноги, сестра Иртис жгуче ненавидела монастырь и мечтала выйти замуж. Только вот торчащий из-под нижней губы клык мешал ей обрести семейное счастье. А злые братья не хотели это самое счастье оплатить.