Ужин продолжался. Я заметил, что Фрайер терпеть не может своего командира и что случай с сырами он не забыл. Блай явно платил ему той же монетой, а своего презрения к Кристиану и не пытался скрыть.

Я не удивился, когда несколько дней спустя Старик Бахус сказал, что Кристиан и штурман отказались столоваться вместе с капитаном. Это произошло как раз, когда мы пересекли экватор.

На Тенерифе мы запаслись большим количеством тыкв, которые на южном солнце уже начали портиться. Поскольку большинство из них были слишком велики, чтобы их подавать к капитанскому столу, Самьюэл приказал выдавать их матросам вместо хлеба. Матросы решили, что фунт тыквы вместо двух фунтов хлеба – это недостаточно. Узнав об этом, Блай в ярости выскочил на палубу и приказал созвать всю команду.

– Ну, кто там отказывается есть тыкву? – завопил он. – Наглецы! Клянусь всевышним, я заставлю вас землю грызть!

После этого все, включая и офицеров, от тыквы не отказывались. Матросы и офицеры роптали, но на этом все бы и закончилось, если бы не пошли разговоры, что бочонки с соленой говядиной и свининой весят меньше положенного. Об этом поговаривали уже давно, причем Самьюэла никак не удавалось заставить взвесить мясо, когда открывали новый бочонок. Наконец недостача стала столь очевидной, что матросы пожаловались Фрайеру, умоляя его разобраться и возместить то, чего им недодали. Блай снова собрал команду на палубе.

– Так вы жаловаться мистеру Фрайеру? Вы недовольны! Ей-богу, лучше бы вы одумались! Мистер Самьюэл делает все по моим приказам, – понятно? Моим! А жаловаться прекратите – все равно ничего не получите! Мне это надоело, черт бы вас всех подрал! Кто еще раз пожалуется, отведает плетки!

После этого случая матросы поняли, что им ничего не добиться, и роптать перестали. Когда мы находились примерно в ста лигах от побережья Бразилии, ветер сменился на северный и северо-восточный и «Баунти» на двое суток попал в штиль. Матросы сразу же принялись за рыбную ловлю; многие жертвовали своей ничтожной порцией солонины в надежде поймать одну из акул, которые так и шныряли вокруг корабля.

Люди сухопутные терпеть не могут акульего мяса, но для матроса, соскучившегося по свежей пище, небольшая акула – истинный деликатес. Большие акулы воняют тухлятиной, однако мясо маленьких, нарезанное на небольшие порции, обваренное кипятком и зажаренное с большим количеством соли и перца вполне съедобно и вкусом напоминает треску.

Именно тогда, у бразильского побережья, я впервые отведал акульего мяса. Стоял мертвый штиль, паруса тряпками свисали с реев и лишь изредка чуть покачивались на слабой зыби. Джон Миллз, помощник канонира, стоял на носу перед брашпилем с бухтой прочного троса в руке. Мне этот сорокалетний, высокий, костлявый и угрюмый морской бродяга не нравился, но я с интересом наблюдал, как он забрасывает наживку. Два его приятеля, Браун и Норман, стояли рядом, готовые в любую секунду прийти на помощь.

Маленькая полосатая рыбка, похожая на макрель, мелькнула возле наживки.

– Рыба-лоцман! – воскликнул Норман. – Внимание: сейчас пожалует акула.

– Заткнись и не дергайся, как обезьяна, – отпугнешь, – проворчал Миллз.

В голубоватой воде показалось уродливое желтое пятно – акула приближалась к наживке. Все затаили дыхание. Зверюга повернулась набок, открыла пасть и заглотнула кусок солонины.

– Попалась, ей-богу! – заорал Миллз, туго натягивая трос. – Взялись, ребятки!

Матросы принялись усердно выбирать трос, и через несколько мгновений бьющаяся рыбина перевалилась через фальшборт и шлепнулась на палубу. Миллз схватил топор и с размаху ударил ее по голове. Мгновенно с полдюжины матросов с ножами наготове оседлали извивающуюся акулу. Зрелище было весьма забавное. Миллз, которому по праву принадлежала голова, сидел спереди; остальные старались усесться как можно дальше от головы, чтобы увеличить тем самым свою часть, и принялись резать рыбину поперек как можно ближе к сидящему впереди. Послышались возгласы:

– Эй, там, поосторожнее!

– Сиди спокойно, не то отхвачу тебе кусок мягкого места!

Минуты через три акула была разрезана на столько кусков, сколько на ней сидело матросов. Палубу скатили. Миллз начал вырезать себе лучшие куски, когда на палубе появился мистер Самьюэл.

– Хороший улов, дорогуша, – заметил он покровительственно. – А мне кусочек?

Как и все на «Баунти», Миллз не переносил писаря. Тот не пил ни рома, ни вина; подозревали, что он копил спиртное, чтобы потом продать его на берегу.

– Значит, хочешь кусочек? – проворчал Миллз. – А я вот хочу стаканчик чего-нибудь, да покрепче.

– Ну-ну, дорогуша, здесь же у тебя на дюжину хватит, – раздраженно ответил Самьюэл.

– А у тебя там выпивки на тысячу человек!

– Да я же прошу у тебя для капитана, – не сдавался Самьюэл.

– Вот пусть он сам и поймает акулу. А эта – моя. Он и так берет себе лучший хлеб и солонину.

– Забываешься, Миллз! Дай-ка мне вот этот жирный кусочек, и я ничего не скажу.

– Да на, подавись! – вскричал Миллз и своею сильной загорелой рукой швырнул кусок фунтов на десять прямо в лицо писарю, который упал как подкошенный. Встав с палубы, он поднял рыбу и медленно побрел к корме. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.

Слух о происшествии в мгновение ока разлетелся по всему кораблю, и Миллз впервые за все путешествие стал популярен, хотя надежды на то, что ему удастся избежать наказания, было мало. Вечером Старик Бахус высказался по этому поводу так: «Его ждет самое малое рубаха в красную полоску. Конечно, Самьюэл гад, но дисциплина есть дисциплина!»

Так и вышло: ночь Миллз провел в кандалах. На следующее утро я еще раз убедился, что английские моряки в глубине души люди добрые: все товарищи Миллза отдали ему свою дневную порцию спиртного, чтобы он легче перенес наказание, которое они считали неизбежным. Когда пробили шесть склянок, Блай приказал Кристиану собрать команду на корме. Стало прохладнее, задул легкий северо-западный ветер, и «Баунти» под всеми парусами стал медленно двигаться к югу. Приказ «Все наверх!» просвистели на дудках, затем прокричали; я присоединился к кучке офицеров на корме, матросы облепили ванты и стали у борта. Все молчали.

– Решетки ставить! – хрипло скомандовал Блай.

Плотник с помощниками притащили две деревянные решетки, которыми обычно закрывают люки. Одну из них они положили на палубу, другую прислонили к подветренному фальшборту и закрепили.

– Решетки поставлены, сэр, – доложил плотник Перселл.

– Джон Миллз! – произнес капитан. – Подойди!

Побагровевший от выпитого рома, одетый в лучшее свое платье, Миллз вышел вперед. Смотрел он несколько вызывающе; сам обладая крутым нравом, он чувствовал, что и с ним поступят круто.

– Хочешь ли ты что-нибудь сказать? – спросил Блай у стоявшего с обнаженной головой матроса.

– Нет, сэр! – угрюмо прохрипел Миллз.

– Раздевайся! – приказал капитан.

Миллз сорвал рубаху, бросил ее одному из приятелей и подошел к решеткам.

– Привязать его, – скомандовал Блай.

Нортон и Ленклеттер, наши рулевые, выполнявшие эти обязанности не один раз, привязали шкимушгаром поднятые руки Миллза к стоявшей у борта решетке.

– Привязан, сэр, – доложил Нортон.

Блай, примеру которого последовали остальные, обнажил голову, открыл «Военный кодекс» и торжественным голосом зачитал статью о наказании за неповиновение. Тем временем Моррисон, помощник боцмана, принялся развязывать красный суконный мешок, в котором хранилась плеть.

– Три дюжины, мистер Моррисон, – закончив читать, произнес Блай. – Приступайте.

Зная, что добрый, склонный к размышлениям Моррисон вообще осуждает телесные наказания и считает их несправедливыми, я глубоко ему сочувствовал. Однако я знал также, что под пристальным наблюдением капитана смягчить силу своих ударов он не осмелится. Помимо своей воли он был простым орудием в руках Блая.

Моррисон подошел к решетке, протянул хвосты плети между пальцами, замахнулся и ударил. Когда плеть со свистом опустилась на спину Миллза, тот невольно дернулся и громко охнул. На белой коже выступила красная полоса с капельками крови. Миллз был человеком весьма крепким и первую дюжину ударов выдержал молча, хотя спина его от затылка до поясницы превратилась в красное месиво. Блай, скрестив руки на груди, наблюдал за экзекуцией.