– Я горжусь тобой, – сказала Таня, откидывая голову в танце, левою рукою трогая золотой погон.

– И я тобой тоже горжусь, Танечка, – искренне шептал Леонид. – Ты лучше всех в этом фильме, клянусь тебе!

Пили много.

То ли погода холодная к тому располагала, то ли стальные переборки русского военного корабля навеяли всем русский обычай – пить водку стаканами…

Тон задавал Леонид.

Он демонстрировал разные приемчики, как надо катать стакан ладонью по губам, прежде чем опрокинуть в рот… Показывал фокус, как с завязанными за спиною руками снять с головы стакан с водкой и выпить его… Под общие аплодисменты он пошел в угол кают-компании и, придавливая стакан лбом и потом щекой к стенам, спустил его до уровня рта, после чего, ухватив стакан зубами, запрокинув голову, выпил до дна…

А они и не заметили, что там была минеральная вода…

Зараженные дурным примером американцы все как один под аплодисменты и подбадривающие крики дам принялись повторять Ленечкин подвиг, но только не с минералкой, а с настоящей смирновской водкой.

Словом, все напились!

Леня еще научил новообращенных моряков сливать из водки и грейпфрутового сока подводничий фирменный коктейль – под названием «Срочное погружение». Дамам погружение ужасно понравилось.

И уже через полтора часа публика весело пела на всех языках: «We all live in the yellow submarine», а Колин Фитцсиммонс собственноручно наяривал по клавишам корабельного «Красного Октября»…

Умело манкируя и наливая себе в стакан минералки «Эвиан де Квебек» вместо «столичной» и «смирновской», Леня тем не менее тоже неплохо набрался.

Раскрасневшийся от выпитого, он затащил Татьяну в свою капитанскую каюту, довольно уютное одноместное купе, отделанное натуральной карельской березой…

– Танька, ты прелесть, я тебя снова люблю и еще сильнее прежнего, – говорил он, сжимая ее в объятиях.

Татьяна не ответила на поцелуй. Чмокнула его в щеку и в лоб и, рассмеявшись, сказала:

– Ленька, ты отличный парень, и я тебя как друга люблю, но не надо повторять прошлых ошибок.

– Ты думаешь, наша любовь была ошибкой? – обиженно спросил Леонид.

– Ленька, ты супер, но давай я тебя познакомлю с моей дублершей, которая играет меня в молодости, у нас там есть эпизод, где молодой Колин, то есть юный Саша Чайковский в Сочи знакомится на пляже со мной, то есть с Наташей Кутузовой. Там есть трюк, где мы прыгаем на спор со скалы, и, конечно, не я снимаюсь, а хорошенькая молодая актриса и спортсменка Кайли Моргенштерн. Давай я тебя сейчас с ней познакомлю!

Леня сделал вид, что обиделся. Но Таня так активно принялась его чмокать в лоб, что он расхохотался и согласился, сказав – тащи сюда свою спортсменку и комсомолку!

– Только по бартеру! – задорно воскликнула Таня.

– По какому еще бартеру?

– Я тебе Кайли Моргенштерн, девочку первый сорт, а ты мне самого главного настоящего капитана американских нэйви – своего приятеля Джина Гудмэна сюда! И немедленно!

Ленька вскинул брови в удивление, а потом, расхохотавшись, махнул рукой – о’кэй, бартер так бартер!

Как на давно забытых студенческих вечеринках, они сперва целовались пара-на пару. Сидели вчетвером в этой отделанной карельской березой каюте, пили водку с грейпфрутовым соком, после каждого стакана истошно вопя: «Срочное погружение!!!» – а потом целовались.

У Леньки на коленях сидела до пояса раздетая Кайли Моргенштерн…

А Татьяна… А Татьяна поглядывала из-под длинных ресниц на чернокожего капитана и таинственно улыбалась.

А потом Ленька подхватил свою американскую комсомолку на руки и потащил в соседнюю каюту.

И Таня осталась с Джином.

Это была такая интересная ночь. Ночь на русском корабле.

Они проболтали до самого утра. До рассвета. И у них ничего не было. Ничего-ничегошеньки.

Но им обоим было удивительно хорошо. Это было какое-то неповторимое состояние эмоциональной свободы. Какое бывало разве что в детстве, когда в каком-нибудь пионерском лагере можно было с другом поговорить о самом сокровенном. О том, например, что ты мечтаешь о своем школьном учителе. О том, что втайне от мамы и от подруг вырезала из классной фотографии его лицо и наклеила в записную книжку, куда записываешь теперь любимые строчки из Асадова…

Таня рассказала своему черному капитану и про Пашу, и про Григория. И про детей, которые теперь с Лизаветой там, на Западном берегу.

Джин сидел тихо-тихо. Как мышка. Только белые зрачки его мерцали в полумраке каюты.

И перед самым рассветом он только раз позволил себе коснуться ее руки.

– Спасибо вам, дорогая Таня, – сказал он, – вы знаете, как трудно давалась мне жизнь!

И он рассказал.

Рассказал, как во Вьетнамскую кампанию еще до никсоновского Уотергейта он, отслужив матросом палубной команды на авианосце «Дуайт Эйзенхауэр», подал заявление в военно-морскую академию. Рассказал, какими расистскими предрассудками в те годы полнился военный флот. Как было трудно, какие унижения ему довелось пережить.

– А вы знаете, – сказал Джин, – а я ведь видел один ваш фильм.

– Неужели? – изумилась Таня. – В Америке моих фильмов не было в прокате!

– Да, но три года назад мне довелось побывать в Чешской республике в составе делегации по приглашению президента Хавела, там после пяти дней семинара с их военными мы неделю отдыхали в городке Карловы Вары. И по кабельному в гостинице я видел ваш фильм. Это был какой-то исторический боевик про русского поэта.

– Про Пушкина.

– Верно! – Джин замолчал. – Как странно все в жизни получается. Как странно.

Колин с Леней улетели на берег вертолетом.

А Джин захотел лично прокатить Танечку на адмиральском катере. До пирса.

Они стояли, обнявшись на мокрой от брызг палубе. Джин держал левой рукой штурвал, а она щекой прижималась к его сильному, угадываемому даже под толстой штормовкой плечу.

Катер вышел на редан и буквально прыгал с гребня на гребень, бросая обрывки соленых волн в их разгоряченные лица.

И она не пожалела ни о том, что предпочла вертолету соленую и мокрую волю скоростного катера, ни о том, что провела ночь с этим красивым и сильным человеком…

Они молчали до самого пирса.

И только подсаживая ее на высокий обрез металлической плиты, Джин сказал ей, не то вопрошая, не то утверждая:

– До скорого свидания?

– See you… – ответила она, чуть обернувшись.

На пирсе ее ждала дежурная машина съемочной группы «Мунлайт Пикчерз».

– Мадам Розен, вас в гостинице ожидает человек, он вчера вечером прилетел из Лос-Анджелеса, – по-французски сказал шофер из местных сет-ильских канадцев.

Таня слабо владела языком и не сразу разобрала скороговорку шофера.

– Какой человек в гостинице? – переспросила она.

– Такой молодой, красивый, с бородкой, он сказал, что он ваш родственник и друг, – ответил шофер.

«Все ясно, Гриша Опиум собственной персоной заявился, – про себя отметила Таня. – почуял что-то? Или деньги ему срочно понадобились?»

Она была права в своих догадках. В холле ее ждал Гриша.

Он поднялся ей навстречу.

Черный человек, с черной бородкой… В черном кожаном плаще и с красным шелковым платком вокруг шеи вместо шарфа… Черное с красным. «Ми, Мепистопель… – вдруг вспомнила Татьяна любимый Ленькин анекдот и усмехнулась. – Уйди-уйди, коварный искусатель…»

Он шел к ней навстречу, широко раскрыв объятия…

– Таня, Танечка, ты скучала обо мне?!

– Нет. Я не скучала о тебе, – ответила она сухо, изо всех сил стараясь не расхохотаться ему в лицо.

Гриша был готов к такому обороту.

– Ты сердишься за случай с той девчонкой? Зря! Она с подголосков из студии звукозаписи, обычная группи. Она эпизод, а ты…

– А я главная женская роль в твоей жизни? – с усмешкой, но все еще сдерживая себя, спросила Таня.

– Ну что ты так надулась?

– Я? Я надулась? – Тут-то ее смех и разобрал…

И Гриша впервые почувствовал, что Таня уже совсем не та, что две недели назад…