Тогда, в балтиморском аэропорту, подсказка профессора, его смешная теория пупков, спасла ее, когда адское пламя уже лизало ей руки, как этот мифический пес у ворот в царство мертвых. Как звали эту тварь? Профессор знает… И теперь он говорит такие нужные ей вещи. Словно дает рыцарю перед смертельной схваткой боевой девиз и святое благословение.

– Даже если человек уже заглянул в огненную пропасть, если одна его нога уже занесена над разверзшейся бездной?

Леди Морвен вдруг взглянула на пылающий огонь в камине, и ей показалось, что пламя, качнувшись, кивнуло ей.

Профессор нараспев продекламировал стихи, глядя в потолок на лепнину. После чего внимательно посмотрел в лицо леди Морвен, на котором играли отблески каминного огня.

– Вы хотите спросить, может ли человек воспарить над бездной? Но любой человек, если душа его жива, если он не совсем бессмысленное и бесцельное животное, живет, чувствуя эту бездну. Если уже стоишь над бездной и назад дороги нет, остается одно – воспарить над ней! Надо действовать, совершать поступки! Как действовал смешной герой моей последней лекции и великого романа князь Мышкин… Ведь Достоевский, Толстой, Тютчев писали как раз об этой бездне. Я считаю, в европейской культуре только один человек сравним в этом с русской литературой. Гете со своим «Фаустом».

– Мне помнится, доктор Фауст подписал кровью договор с Мефистофелем?

– А Фауст при этом спрашивал черта: разве недостаточно слова? Мне, например, кажется, что достаточно и дела. На Руси был такой обычай. Кто продавал свою душу черту, писал договор, оборачивал им камень и бросал в омут, к чертям. Это предрассудки.

– Бумага, камень… Знаете, профессор, такую детскую игру «бумага – камень – ножницы»?

– Вот-вот. Играть с чертом можно. Делаешь ход – удача, другой – удача… Русская поговорка гласит в таких случаях: сам черт ему не брат! Кажется, всего достиг, чего желал. Заветная высота. А тут и предъявляет тебе черт свой договорчик. Я же ничего не подписывал! Как же-с, скажет бес, играл со мною всю жизнь, по моим правилам, подарочки судьбы от кого получены знал, а теперь и отпираешься? А вот тебе расписочки твои в получении всех благ и почестей. Ведь расписываться кровью можно не только на бумаге. Ну, последний раз сыграем?

– Сыграем, – неожиданно для себя тихо ответила Татьяна.

Опять, как тогда в аэропорту, что-то мелькнуло в чудаковатом облике Делоха от Вадима Ахметовича и пропало.

– Но, уважаемый профессор, Фауст сгубил не только себя, а и Гретхен, свою возлюбленную.

– Не совсем так…

– Хорошо. Но как ему было спасти себя и своих близких, кого он невольно погубил?

И своих близких… Теперь Татьяна собиралась спасать Питера Дубойса, засунутого в психушку… Да разве его одного? Что-то непонятное происходило в жизни Павла. Газеты писали какие-то гадости про совращение несовершеннолетней, растрату казенных денег. Впрочем, относительно Павла у нее были догадки. Все фирмы, в которых работал ее бывший муж, входили в круг интересов Гейла Блитса. И кое-что о проектах последнего она слышала… А тут еще Ленька Рафалович! Друг Павла и Ника. Тоже в тюрьме. Подозревается в убийстве какого-то Морфия или Опиума. Какой-то бред! И эта ее тезка, жена Павла… Им всем нужна была ее помощь. И она должна им помочь…

– В поэме есть важное место. Я думаю, Гете вложил здесь в уста небесных ангелов свою собственную мысль. Да ведь и сам великий поэт писал, что в этих стихах – ключ к спасению Фауста…

– Какие же это стихи, профессор? – Татьяна чуть не вскрикнула.

– Минуточку… Как же это я позабыл… Нет, не то…

– Ну же, профессор, вспомните! Мне это очень важно!

– А! Вот вам вольный перевод с немецкого: «Тех, кто не пощадит себя в вечном порыве, мы сможем спасти!» Вот что поют ангелы. Вот почему звучит голос свыше над падшей Гретхен: «Спасена!» Вечная любовь тогда поспешит на помощь этому человеку!

– Тех, кто не пощадит себя в вечном порыве, мы сможем спасти… Так профессор?

Леди Морвен плеснула остатки виски из своего стакана в камин, и пламя ярко, зло и весело взвилось вверх.

Уже более суток они с Клэр скакали на лошадках по красным камням Аризоны.

– Знаешь, я такая умная, – сказала Клэр, привалившись Павлу на живот своей кудрявой головкой, когда на ночном привале они грелись возле костра, – я такая умная, я только в последний момент сообразила, что контроль-браслеты не только у нас с тобой, но и на лошадях такие же датчики движения…

– И ты их отключила? – спросил Павел.

– Конечно, милый, иначе бы нас через час уже нагнал вертолет…

– А как рано нас хватятся? – спросил Павел.

– Мы уехали в пятницу вечером, так?

– Так…

– Система аварийного контроля не сработала, потому что нас никто не преследует, так?

– Так…

– Значит, нас хватятся только в понедельник, когда мы оба не явимся на работу, – сказала Клэр.

– Значит, у нас двое суток…

– Да, у нас двое суток, – ответила Клэр и потянулась губами к его губам…

Они скакали по красному песчанику, поднимая облака красной пыли.

Павел натянул на рот шейный платок, на манер ковбоев в фильмах с Джоном Вэйном, Юлом Бриннером и молодым Ронни Рейганом…

Клэр была прекрасна на своей каурой.

Если б только у Павла было настроение любоваться ее прямой горделивой посадкой в седле!

Они скакали на северо-восток.

В противоположном направлении от ближайшего хайвэя.

Они специально не поскакали к федеральной дороге номер пятьдесят пять, понимая, что как только обнаружат их исчезновение, спущенные с поводков ищейки побегут к ближайшему шоссе и вышлют патрули к самым границам штата и даже за его пределы. Фокус и состоял в том, что они направили своих лошадей не к пятьдесят пятому хайвэю, а к городку Форт-Люси.

В Форт-Люси был маленький частный аэропорт.

А у Клэр было около тысячи долларов наличными, и за эти деньги можно было нанять пилота, чтоб долететь до Далласа… А там, по словам Клэр, у нее есть номерная банковская ячейка, содержимое которой поможет им окончательно затеряться и какое-то время жить без проблем.

– Я нахлебником у тебя не буду! – заявил Павел.

Клэр только улыбнулась.

– Тебе никто и не предлагает. Отработаешь до последнего цента…

Павел рассмеялся и заключил ее в объятия. Будущее предстало не таким уж безнадежным…

Но до Форт-Люси было двести миль. И они скакали по красному песчанику, поднимая облака красной пыли.

За вторые сутки они проскакали почти шестьдесят миль.

Вместе с сорока милями, что они проскакали в пятницу, это составило почти половину расстояния.

– Лошади очень устали, – сказала Клэр, озабоченно осматривая ноги своей каурой.

– Доскачем ли? – спросил Павел.

– Не знаю, может, придется еще идти пешком, – ответила Клэр.

– Мне не впервой, – сказал Павел, раскладывая спальный мешок.

– И мне, – сказала Клэр, прижимаясь грудью к его спине.

Черное, исполненное звезд небо, выглядело объемным. Не плоским, как проекция световых бликов на внутренней полусфере планетария, куда Пашу еще юным пионером водили на лекции по начальной астрономии, а, как стереоскопическая голограмма, вычурно глубоким. Черная бездна имела теперь не только ширину и высоту, но обладала и глубиной. Глубиной, от которой в непонятной, непостижимой физиологам идеомоторике сжималось сердце. Как там великий кенигсбергский девственник говорил? Звезды в небе и чувство долга? А фантасты романтических времен пионерского детства приписывали это непроизвольное замирание сердечной мышцы тоске по внеземной родине…