Кто видел ее беду?
И снова ее взгляд встретился с его взглядом. Улыбаясь, Григорий подошел именно к ней.
– Вы разрешите пригласить вас на танец?
Она не на шутку рассердилась. Как? Он нарочно! Он хочет выставить ее на посмешище. Он ведь видел, как разошлась молния на спине.
– Я не хочу танцевать, – мрачно ответила Татьяна.
А он снова улыбался. И она не могла понять: это улыбка наглого самодовольного хама-шутника – или улыбка совсем иного свойства?
– Вы не поняли меня, Танечка…
Он назвал ее Танечкой…
– Вы не поняли меня, Танюша, я хочу быть вам полезным, потому что вы мне бесконечно симпатичны….
И тут он, словно фокусник, вынул из-за спины свернутую русскую шаль, и развернув ее, накинул Тане на плечи. «Спасена! – возликовала она. – Ах, какой он милый, все же!»
– Спасибо, Григорий, – только и вымолвила она.
– Я счастлив, если могу хоть чем-то пригодиться, хоть чем-то помочь…
Прикрыв разорванную застежку любезно поданной ей шалью, Таня поднялась из кресла и собралась было в дамскую комнату, но Гриша ее не отпускал.
– Давайте уж помогу до конца, – сказал он с доброй улыбкой.
Таня поняла теперь, что улыбка у Гриши была не самодовольной и не хамской. А совсем иного свойства!
– Давайте я помогу вам отремонтировать вашу поломку, а то иначе это будет помощь полупроводника…
– Полупроводника? – удивилась Таня, позволяя своему спасителю увлечь себя в какие-то коридоры, в какие-то двери…
– Именно полупроводника, – со смехом подтвердил Гриша, – потому как проводник провожает девушку до самого дома, а полупроводник – только до первой опасности, до первого встречного хулигана…
Они пришли на открытый паркинг.
– Вот сюда, Танечка, – Гриша указал на представительский «кадиллак» и открыл заднюю дверцу.
Таня послушно вошла в полумрак просторного салона.
– Это ваша машина? – спросила она.
– Не совсем, но на сегодня вполне моя, – неопределенно ответил Гриша, – показывайте доктору свою спинку, не бойтесь, доктор вылечит…
Смеясь, Гриша рассказал Тане, что у него, как у хорошего солдата, всегда с собою есть иголка и нитка. И пока он дотрагивался до ее спины…
Пока он прикасался к ней своими тонкими пальцами… Пока он трогал ее… Она вдруг почувствовала необыкновенную радость и свободу.
Он… Он стал ее Тристаном. Он стал ее избавителем… И он прикасался к ней. К ее спине.
Тонкими частыми стежками схватывая разошедшуюся молнию.
– Вы из службы спасения? – шепотом спросила она…
– Почти, – ответил Гриша…
И тут она почувствовала, как он наклонился к ее спине губами.
Закончив стежки, чисто по-русски решил перекусить тонкие ниточки…
Он перекусил нитку, но не отвел губ, запечатлев на ее шее нежный, едва влажный поцелуй.
– Спасибо вам, – сказала Таня, – вы мой спаситель…
Когда они вернулись из гаража к гостям, вечеринка была в самом разгаре.
– Гриша, спой нам! – попросила одна из вчерашних ассистенток, та, что щелкала давеча своим «никоном», а теперь вместо фотоаппарата держала в руках бокал шампанского.
– Гриша, спой! – вторили ей гости.
– Спойте, Гриша! – попросила своего нового друга Татьяна.
– Ну, если только Таня мне подпоет, – сказал Гриша, беря в руки гитару.
– Точно-точно! – подхватил оказавшийся тут Эрон, – дуэтом, дуэтом, пожалуйста…
И когда Таня, слегка откашлявшись, попробовала голос, Эрон крикнул куда-то в глубь гостиной:
– Колин, Колин, подойди к нам сюда, ты хотел на это посмотреть…
И они спели.
Они спели «Яблоньку». Причем спели так, как будто репетировали вчера весь день. Гриша даже знал два куплета на цыганском, и спел их один своим мягким, словно черный бархат, баритоном.
Спели «Шумэн-шумэн» по-цыгански, Гриша прекрасно подтягивал вторым голосом, а когда он сыграл сложное, исполненное звучными пассажами гитарное соло, Таня не удержалась и прошлась цыганочкой по вмиг освободившемуся проходу.
Все их обступили. Обступили и хлопали в такт Гришиным аккордам.
– Ай да Таня Розен, ай да молодец, – громче всех хлопал Колин Фитцсиммонс, – с такой актрисой разве мы не снимем приличный фильм? – обернувшись к какому-то важному мужчине, громко, чтобы все слышали, спросил он…
Их первая ночь была прекрасна.
Но она все же поплакала.
Поплакала, прошептав сама себе: «Прости меня, прости меня, мой ослик! Прости меня, Пашка…»
А когда они завтракали с Гришей, завтракали в постели в его номере, Гриша вдруг предложил ей записаться на студии «Юнайтед Артистс».
– Давай запишем альбом цыганских романсов!
– С тобой – все что угодно, – сказала Таня и снова раскрыла ему свои объятия.
Леди Морвен – Гейл Блитс
Морвен-хаус
Лондон, Великобритания
Март 1996
Интересным образом на смерть лорда Морвена отреагировал журнал «Форбс». Американец Дэвид Лоусон, экстравагантный секретарь короля иллюминатов, который достался Тане в наследство вместе со всем движимым и недвижимым, во время утреннего доклада сообщил, что «Форбс» включил ее, леди Морвен, в десятку самых богатых женщин Англии. Сразу на почетное шестое место, между госпожой Аль-Файед и принцессой Анной.
– Боюсь, это нескромно, – сказала Татьяна Лоусону.
– Увы, мадам, но это теперь неотъемлемая компонента вашего имиджа, – ответил Лоусон с легким поклоном головы, – таковы неизбежные издержки гласности в демократическом обществе, мадам…
Татьяна фыркнула и укорила Лоусона в том, что он говорит банальности… Но журнал взяла, и несколько раз внимательно просмотрела форбсовские чарты вдоль и поперек.
Отметила в списке мировых лидеров знакомые фамилии людей из Ордена… Петти, Макмиллан, Хаммонд, Джейкоб Цорес…
Обратила внимание на впервые появившиеся в списках русские имена… Тополинский, Черновыдрин…
Но каков Гейл Блитс!
Он обогнал их всех и стоит на первой позиции.
«Наверное, это нехорошо», – подумала Татьяна и, резким, почти каратистским движением хлопнув ладошкой по рычажку сигарных ножниц, закурила длинную ароматную «Ромео и Джульетту»…
Разбирая почту, Лоусон напомнил ей, что целесообразно было бы откликнуться на приглашение и посетить благотворительную выставку Королевского общества садоводов, потому что там обязательно будут и королева-мать, и сама председательница общества – королева Елизавета.
У леди Морвен появится прекрасный повод напомнить ее величеству о намерении покойного тринадцатого лорда и кавалера орденов Подвязки и МБИ участвовать во вновь создаваемых благотворительных фондах ее величества…
– Увы, Лоусон, боюсь, это выглядело бы некорректно, ведь мы все еще в трауре.
Ох уж этот траур…
Хотя черные шляпки с вуальками от Нины Риччи ей были очень к лицу.
Таня не без удовольствия целых три дня потом разглядывала фотографии похорон, опубликованные и в «Ньюсуик», и в «Сан» и в «Пари-Матч», где крупным планом из-под черной вуали видны только бледная щека и подбородок… Белая-белая кожа… И красные-красные губы самой ярко-красной помады! Черное, белое и красное!..
И желтые розы, которые так изысканно смотрятся на черном…
На выставке будет море желтых роз…
Ах, и все-таки она женщина! Ей оч-чень хотелось поехать на выставку. Как маленькой девочке хотелось когда-то поехать в парк и покататься на карусели…
– А что, Лоусон, – спросила Татьяна, – ко дню Дерби мы еще будем в трауре?
Лоусон поглядел в календарь, беззвучно пошевелил губами и утвердительно кивнул.
– Да, мадам, все еще будем…
– Ах! – тягостно вздохнула леди Морвен, – и на скачки в Эскоте мы тоже не поедем!
И не то чтобы ей нужны были скачки, просто хотелось на люди, в суету, хоть на несколько часов избавиться от гнетущего одиночества.
Ах, как она теперь была одинока!
Родители?
Мамочка Адочка, насколько известно, все еще хороша, несмотря на свои шестьдесят пять, по-прежнему беззаботна и убеждена, что ежемесячные две тысячи долларов ей выплачивает ваучерный фонд «Августина».