С этим холмом на моем пути попадается первое непонятное название. Я отлично соображаю, почему место названо «Старая Мельница», «Луги» или «Гумнище». Представляю себе, как могли возникнуть имена «Леночкин Садик» или «Тети Лизин Лужок». Но что может обозначать слово «Молотовка», мне было неясно тогда, в детстве, осталось неизвестным и по сей день.

За Молотовкой влево лежит заросшее лозняком и черной ольхой болото — ТРОСТА. В Псковской области «троста» означает любую густую, непроходимую заросль по сырому месту, не обязательно тростниковую. Здесь образец имени нарицательного, ставшего именем собственным, топонимом. За Тростой течет река ЛОКНЯ, приток ЛОВАТИ, имена обеих рек, как и притока Локни, речки Дрегоши, мне ровно ничего не говорят о своем происхождении. Но я знаю по Локне целый ряд хорошо мне известных приметных мест: МАСЕЕВ ВИР — недлинный, но очень глубокий отрезок прямого течения, ПИЧИГАЛКИ — болотинка у берега, на которой и впрямь почти всегда можно спугнуть несколько пар пичигалок — чибисов. КРАСНАЯ ГНИЛКА — место, где к воде круто обрывается темно-бурый, почти что красный глиняный откос, БИКОВ НАРОТ… Откуда пошло последнее название небольшого омутка, мне неведомо, хотя знаю, что слово «нарот» означает у нас вершу, особую сетчатую рыболовную снасть-ловушку.

Я прошел каких-нибудь полторы версты и уже натолкнулся на два десятка топонимов и гидронимов. А ведь я шел не по своим собственным «владениям», по землям, принадлежащим трем разным деревням. И если бы спросил у их обитателей, они, бесспорно, назвали бы мне особыми именами и ту вон темно-зеленую сосновую «сопку», и участок распаханной пашни среди кустов, и поросшую иван-чаем и мелким ельничком узкую полосу старой вырубки, и многое, многое другое…

Так сколько же их тогда вообще, топонимов?

Не так давно я получил письмо от одного моего читателя-инженера. Инженер сомневался в утверждении, что человеческое мышление невозможно без языка, что каждое понятие, существующее в мозгу человека, непременно выражается словами или словом и что там, где нет слова, нет и понятия.

Мой оппонент привел, между прочим, такое доказательство неверности моего тезиса. «Ведь слов-то меньше, чем предметов в мире, а значит, и чем понятий, которые у нас есть о них…»

Выходило, что он прав. И в самом деле, разных предметов в мире — бесконечное число. А слов, даже в самом развитом языке вроде русского, — число конечное. Пусть двести тысяч, пусть даже миллион, но не «плюс бесконечность» же. Значит, существуют предметы, не названные словами. А ведь помыслить мы можем себе любой предмет, даже и не существующий, даже изобретенный нашей фантазией. Вывод очень логический: мы можем мыслить и без слов.

Что я ответил «вопрошателю»? Я ответил так: предметы, существующие в мире, разделяются на две существенные группы: нужные людям и ненужные им. Человек в мире знает, замечает, осознает только те вещи, которые имеют для него какое-то практическое или теоретическое значение. Таких предметов очень много, но все-таки их конечное число. И для каждого из этих предметов у человечества обязательно находятся и слово и понятие.

Предметы, которые, может быть, и существуют во вселенной, но человеку безразличны, ничем и никак не задевают его, они как бы не существуют для него вовсе. Их для него просто нет. Он не пытается находить для них названия-слова, потому что не нуждается в понятиях о них.

Можно привести довольно ясный пример. Спросите у горожанина, что растет на лужайке перед его дачей. Пожав плечами, он ответит: «Трава». Он и видит там только траву, ничего больше.

Колхозник, вероятно, ответит на тот же вопрос иначе: «Ну, конечно, трава… Но… Клеверишко там есть, тимофеевки немного, а так — лебеда да глухая крапива… Косить там нечего».

Ботаник же, прибывший к горожанину в гости, возмутится: «Что значит — трава? Какая именно трава? Каждая лужайка с травой есть сложнейшее растительное сообщество. Вот возьмите половину квадратного метра вашей травы. Здесь растут сотни интереснейших растений. Вот группка лютиков, экземпляров десять. Вот близкий к ним вид — гусиная лапка. Вот два кустика манжетки с ее листьями, приспособленными для водозадержания. У тропинки — подорожники. Здесь, в тени от забора, — вероника, а еще глубже в тень — звездчатка или мокрица… А куриная слепота, а сныть, а дягиль?.. Какая же это трава? Тут целый ботанический сад, да еще преинтересный…»

И на том месте, где человек незаинтересованный видел только один предмет, одно собирательное понятие, специалист обнаружит множество не похожих друг на друга предметов, ему понадобятся точные понятия о них, и он непременно назовет каждый из этих нужных ему предметов собственным, ему принадлежащим именем, то есть словом.

Приходится сказать, что хотя слов в распоряжении человека и ограниченное число, но в потенции их количество может увеличиваться совершенно беспредельно, тем более что мы всегда вольны из двух-трех, любого числа отдельных слов образовывать как бы «словоиды», сложные имена для любого заинтересовавшего нас предмета. «Сныть», «дягиль» — слова в прямом смысле. «Куриная слепота», «венерин башмачок» — словоиды, словосочетания, которые постепенно превращаются в слова.

Пока человечество не знало никаких коротковолновых электромагнитных излучений, у него не было и слов для их наименования. Но как только Рентген открыл первое из них, он тотчас назвал его. Слово «икс-лучи» много лет повторял весь мир, пока не заменил другими, более удобными словами.

В глубинах Индийского океана миллионы лет жила одна древняя рыба. Островитяне ловили ее и ели, и, вероятно, у них она как-то именовалась. Европейцам она не попадалась или не представляла в их глазах никакой особой ценности, и в языках Европы для нее не было ни имени, ни соответственного ему понятия.

А затем, уже на нашей памяти, рыба эта случайно попала в руки ученой англичанки мисс Лятимер. Она увидела в странном существе черты животного древнейших эпох и сообщила своим ученым друзьям. Захолустная рыба стала научной сенсацией и тотчас же получила имя. В европейских языках появилось новое слово — «лятимерия».

Да, конечно, слов у нас — конечное число. Но в любой миг к огромному конечному числу может быть прибавлено еще одно новое. И потенциально мир слов может расти без конца. Нет ни одного существенного для нашего рассудка предмета, который не мог бы быть назван словом. Ни одного из всей бесконечности вещей.

А теперь отнесем столь длинное рассуждение к нашему прямому предмету, к именам мест.

Да, «мест» во вселенной невыразимое числом количество. Всё вокруг — места: и этот двухметровой высоты пустой холмик, и та лужица ржавой воды посреди пустыря. Ни у холмика, ни у лужицы нет имени до тех пор, пока они безразличны человеку.

Но вот на холмике поселяется «жихарь», землепашец, прибывший из соседней деревни, и холмик по его имени называется уже ХОРЕВА ГОРКА. Но вот у лужицы землемеры вкапывают в землю столб, на котором сходятся межи трех владений, и лужицу начинают звать ТРЕХЗЕМЕЛЬНЫЙ РЖАВНИК. Какие-то крестьяне поселяются на пустом месте за моховым болотом, и место их поселения, до того безымянное, становится деревней ЗАБОЛОТЬЕ… Советские геологи обнаруживают место алмазных россыпей в якутской тайге, и кусок таежной глуши получает имя МИРНЫЙ… И тысячу лет назад, и сегодня, и через сто лет длился, длится и будет продолжаться процесс наименования частей земной поверхности. Возникающие вновь имена будут заноситься в архивы людской устной и письменной памяти. Но, разумеется, они попадут в разные категории существенности.