Арания прыснула.

Хрящиху я углядела у храма Киримети, стоявшего посреди рощи древних берез. Спешно шагнула в сторону, сорвала траву и уже собиралась завернуть её в тряпицу, запасенную в рукаве. Но Арания вдруг ухватила меня за руку:

— Ты что?

Я ей ту ветку показала, объяснила раздельно, как дитю малому:

— Хрящиха. Листик жуёшь, в нужник бежишь. При отраве самое то!

Она опять сморщилась, как печеное яблоко.

— Мы у королевишны в услужении. Понимаешь? Если кто увидит, как ты травку рвешь, а свет-королевишна Зоряна потом на боль пожалуется, на кого подумают?

— А если у тебя что заболит? — Я глянула в упор. — Или после того, как в услужницы попала, ты отравы уже не боишься?

Сестрица дрогнула, но взгляда не отвела.

— Изыщем возможность тебя в лес отвести, обещаю. Но в кремле травы рвать боязно, вдруг донесут. А король-батюшка может и не понять. Пошли-ка лучше съестного раздобудем. Время уж к вечеру, а мы ещё не обедали. Не знай как у тебя, а у меня живот с голодухи сводит.

У меня самой в животе бурчало. Я кивнула, соглашаясь. И с показной покорностью разжала пальцы. Но едва Арания развернулась, вновь подхватила хрящиху и сунула её в рукав.

Однако у госпожи сестрицы словно глаза на спине выросли. Пропела, зараза, ледяным голосом, до ужаса похожим на голос Морисланы:

— Брось. Я все вижу.

Вот и пришлось хрящиху оставить.

У дворца Арания остановила первого прислужника, попавшегося навстречу, объявила ему надменным голосом:

— Мы новые услужницы свет-королевишны Зоряны. Скажи-ка мне, любезный.

Лицо у прислужника, молодого парня в белой рубахе, стало хитро-настороженным.

— Мне с сестрой в обед даже сухой корки не принесли, с голоду умирать оставили. Хочу знать, чье имя назвать королю-батюшке, когда он спросит, не утесняют ли нас? Кто тут отвечает за людей королевишны?

Прислужник отбил поясной поклон.

— Не изволь беспокоиться, госпожа моя! Сейчас главной поварихе все обскажу, она сей же час пришлет снеди в вашу горницу.

— Я имя спросила. — Арания напружинила спину. — Чтобы меня держали в черном теле, как крестьянку какую безродную.

— Все исправим, милостивица! — Парень снова махнул поклон. — Все лучшее принесем, свежее, отборное, с пылу с жара, как для самой королевишны! Уж не гневайся!

— Как для свет-королевишны не надо. — Отказалась Арания. — Не по чину мне так величаться, равняться с первой красой королевства нашего, свет-Зорянушкой. Хлеб пусть положат только белый. И мед чтобы в сотах был, не старый.

Спать мы легли, налопавшись от пуза. Не знаю, как Арания, а я едва дышала. Может, поэтому мне и приснился дурной сон. Как будто смотрят на меня ошалелые голубые глаза, незнамо чьи. И там, в черном зеркальце распахнутого зрачка, дергается корявая тень. А рядом визжит кто-то, нечеловечьим голосом, долго, без выдоха и вдоха.

Я пыталась рвануться, уйти от тех глаз, но руки и ноги были скованы. Потом наконец проснулась, резко, как с горки спрыгнула. Села на кровати и утерла пот.

За окном занималось утро.

Спать я больше не ложилась — того и гляди, придут, чтобы отвести нас к королевишне. Умылась из медного рукомоя, подвешенного за печкой, над ведром. Спешно причесалась и облачилась в одно из платьев, подаренных Морисланой.

На этот раз со шнуровкой я справилась сама, сумев-таки дотянуться до правого бока усохшей левой. Правда, для того пришлось изогнуться червяком. Права была Мирона — от безделья любая немочь только прирастает, а от дела хоть каплей, да убывает.

Покончив с одеянием, я пошла будить Аранию. Та проснулась не сразу, уселась на койке, позевывая. Сказала:

— Слышь, Триша. я тут подумала. Буду тебя в родственницах держать, как и прежде. Платьями поделюсь. У меня их много, ещё и матушкины остались. Опять же цорсельский наряд тебе справлю, не хуже, чем у меня, слово даю. Только ты, слышь-ка — ты мне за это благодарна будь.

Я вздохнула. Не сестра у меня, а дите малое. Как прислугу уму-разуму учить — так госпожа великая, ни дать ни взять. А как за собой присмотреть, так любая девка из деревни рукастее, чем она.

— Причесать тебя, что ль? — Небрежно сказала я. — Ну, садись вон на тот сундук.

Арания тут же приказала, словно только этого и ждала:

— Гребень возьми серебряный, матушкин. Он в том сундучке у стенки спрятан. И притиранья тоже там возьми. Да смотри не разбей.

Я в ответ свела брови. Арания, что-то бормоча о неблагодарных деревенщинах и посконных душонках, полезла по крышкам сундуков к стене.

Причесывала я хуже, чем Алюня или Вельша. Волос у Арании так и не пошел искрой, как бывало раньше. Припомнив, что делала Вельша, когда готовила меня к пиру, я сказала:

— Надо бы пиво достать. С медом, волосы натирать.

— Сегодня же вечером добуду. — Пообещала Арания.

У меня было ещё одно пожелание, поважнее пива с медом:

— А не хочешь раззузнать, как там Рогор с Сокугом? И девки наши? Ты ж их у Ирдрааров почитай что бросила. Как кутят малых.

— Вот ещё. — Арания вскинула голову. — Не до них мне теперь. И вообще. Ирдраары мне не чужие. Девок кормить они не захотят, но на улицу тоже не выгонят. Думаю, всех трех спешно отправят в Неверовку. А Рогор с Сокугом хотели искать убийцу моей матери. Вот пусть и ищут, тут я им не помеха. И не нянька.

— Нехорошо так. — Назидательно сказала я. — Ладно мужики, но ведь девок ты без денег оставила, верно? Как они доедут? Ни куска хлеба по дороге им не купить, ни за ночлег не заплатить. Да ещё и одни. Как бы кто не обидел.

Арания надулась, как мышь на крупу.

— Они по дороге все о Свадьбосеве чистоградском болтали. Хоть и втихомолку, да я слышала. Небось и сбережения с собой захватили. На ленты да прочее. Вот пусть их и тратят. А что до обид — да кому они нужны?

У меня от злости аж левую больную руку судорогой свело. И зубы сжались.

— Сюда они не сами приехали — твоя мать привезла! Хочешь госпожой быть? Так будь ею! И ответ за своих людей держи. Морислана бы так не поступила.

Арания, по-прежнему сидя на сундуке, повела плечом. Равнодушно так.

— Я не могу отвечать за всех, кто служил моей матери. Я одна, а их вон сколько.

— Морислана тебя видит из чертогов Трарин! — Пригрозила я последним, что у меня оставалась. — Ей такое не понравится! Сама знаешь, те, которые на небе, к богам близко сидят. Вот пожалуется она своей луногрудой богине Трарин, а та и оставит тебя без жениха.

Арания вскочила.

— Довольно! Не смей угрожать мне карой Трарин, ты, нищенка!

Мы постояли некоторое время, меряясь взглядами.

— Чесать тебя больше не буду. — Зло пообещала я. — И от ядов беречь перестану.

— Если тебе эти девки так дороги, то узнаю. — Сдалась Арания. — Но больше не смей на меня кричать. И требовать не смей.

Она пошла одеваться, а я отправилась любоваться Дольжей в окошке.

Девка в расшитом сарафане пришла, когда солнце стояло уже высоко. Повела она нас по другой лестнице, спрятанной за дверью в самом конце прохода, неподалеку от нашей горницы.

Здесь ступени оказались уже и круче тех, что были на главной лестнице посередь дворца.

Стены в покоях королевишны закрывали занавеси из голубого полотна. Ждать пришлось долго, и мы с Аранией даже вздремнули на лавке. Наконец двери растворились.

Вот теперь я рассмотрела королевишну Зоряну вблизи. Невысокая и бледная, гляделась она какой-то рыхлой и непропеченной — хоть и толстой не была. Подбородок торчал вперед куриной гузкой, кожа под глазами висела мешками, лицо одутловатое, а грудь, прижатая тугой душегреей, над краем ткани собралась складками, как пустое вымя у коровы. Даже темно-синие глаза, влажно блестевшие, её не оживляли. Белесые волосы скручены жгутом, обвиты бусами рябинового цвета и уложены вокруг головы.

А на носу клюквой — прыщ. От отворотного?

Ну и цорсельское платье, конечно. Черное, в серебре и золоте, по подолу целые гроздья все тех же рябиновых бусин. Непрозрачных, как зеленые камушки с дальних Урьих гор — наш Арфен-мельник своей дочке целое ожерелье из таких привез с Простинской ярмарки.