XV

Заболотный ненадолго уехал в Петербург, надеясь до биться наконец ассигнований на снаряжение крупной науч ной противочумной экспедиции. Он припугнул именитых чиновников, что, если чума не будет остановлена на границе, кто знает, какие испытания придется пережить России.

Используя свои связи в научном и медицинском мире, взывая к чувству долга и человечности, Заболотный вербовал добровольцев. Он знал, что в Женском медицинском институте найдет хороших помощников не только среди приват-доцентов и ассистентов, но и среди студенток.

Заболотного любили в Институте. Он был одним из первых профессоров в России, отказавшихся от сухого систематического изложения предмета. Лекции читались им эпизодически, отражали его текущую научно-общественную работу и всегда собирали полную аудиторию.

Самоотверженность и безукоризненная честность в науке и жизни, общественной и личной, крайняя скромность и истинная гуманность делали его доступным для всякого, кто только ни пожелал бы обратиться к нему за советом И не случайно кафедра Забопотного была популярна не только среди слушателей Петербургского женского медицинского института, но постепенно превратилась в научный центр по борьбе с заразными болезнями, куда съезжались врачи со всех концов России.

Энергичные усилия Даниила Кирилловича увенчались успехом. Многие научные и медицинские работники изъявили желание поехать с ним на эпидемию чумы, в том числе приват-доцент С. И. Златогоров, Т. С. Кулеша, ассистенты М. А. Суражевская и А. А. Чурилина, студентки Л. Л. Степанова и А. С. Яльцева.

Заболотный возвратился в Харбин, преисполненный самых светлых надежд и с головой окунулся в работу.

Пополнение врачебного персонала и лабораторного имущества настолько усилило русскую экспедицию, что поз золило развернуть работы широким фронтом. Теперь уже очаги чумы были ликвидированы не только в самом Харбине, но и в Фудзядяне. Начался подворный обход строений и жилищ, занимаемых рабочими главных мастерских КВЖД. Оба дезинфекционных отряда имели в своем распоряжении пожарные насосы, гидропульты и другое не обходимое оборудование. Заболотный категорически требовал, чтобы вещи, обнаруженные в очагах заражений, не сжигали, а отправляли в дезинфекционные камеры.

Настойчиво блокируя очаг за очагом в самом городе Заболотный не упускал из-под своего контроля и многочисленные станции и полустанки железной дороги.

Узкие харбинские улочки уже не казались пустынными точно из-под земли, то там, то здесь вырастали люди в белых халатах и марлевых повязках; то и дело появлялись кареты летучего отряда, гулко тарахтя по застывшим глинистым дорогам. В воздухе стоял больничный запах — специальные команды поливали опасные очаги горячим раствором сулемы и карболки с мылом. И только над самыми окраинами подымалась к небу плотная дымовая завеса — там сжигали трупы.

Однажды, проводив профессора в очередной объезд линейных станций и полустанков КВЖД, Беляев направился в свой летучий отряд.

Когда подъехали к фанзам Модягоу, Беляев надел маску и, подав знак своим спутникам, шагнул в первую же дверь.

Захламленная фанза казалась необитаемой. Однако, осмотревшись внимательно, он заметил в темном углу еще один выход и вдруг сквозь маску почувствовал характерный запах.

— Зажечь свечи! — приказал Беляев санитарам, нащупывая ногами узенькие ступеньки.

Тусклый отсвет коснулся осклизлых стен подвала. Даже привыкшие ко всему санитары невольно застыли на месте, увидев распластанные на земле человеческие тела. Лежали все вперемешку, и живые и мертвые.

Санитары быстро вынесли трупы. Живые оказали неожиданное сопротивление. Они не давали даже прикоснуться к себе и что-то бормотали.

Мешкать было нельзя: каждая минута грозила новой жертвой. С трудом удалось вытащить наружу восьмерых — в запачканных кровавой мокротой лохмотьях — и при содействии кучера Афанасия водворить в карету.

С одним из них Беляеву пришлось особенно трудно, костлявый человек бился в его крепких руках, пронзительно вскрикивая и непрестанно отплевываясь.

Выйдя наконец на воздух, Беляев, едва дыша от усталости, снял маску, защищавшую нос и рот, и вытер марлей глаза, забрызганные мокротой больного.

Он не придал этому никакого значения. В это время считалось, что при первичной легочной чуме бактерии проникают в организм только через дыхательные пути. И лишь спустя четыре года после маньчжурской эпидемии профессор Заболотный сумел доказать, экспериментируя с подопытными морскими свинками, что первичная форма легочной чумы может передаваться человеку через слизистую оболочку глаз. И только тогда ему стало ясно, — что противочумный костюм необходимо дополнить предохранительными очками.

Через три дня после посещения Модягоу Беляев почувствовал легкое покалывание в левом боку. Вечером по обыкновению он заглянул в комнату, где Паллон угощала студентов чаем.

Она сразу же с тревогой заметила, что он плохо выглядит.

Беляев поежился:

— Меня немножко знобит и ко сну клонит. Это я вчера в баньке попарился, простыл вероятно… — Он повернулся к Бутовскому: — Будь другом: если ночью придется куда-нибудь выехать, подмени меня.

Бутовский кивнул головой, внимательно всматриваясь в осунувшееся лицо приятеля.

Наскоро выпив чашку чая, Беляев ушел, но вскоре вернулся. На лице его блуждала смущенная улыбка.

— Вот какое дело! — проговорил он, комкая в руках платок. — Не нравится мне моя мокрота.

С минуту все сидели молча, неотрывно глядя на его руки.

Утешительные и обязательные в таких случаях слова звучали не очень уверенно. Беляев решительно тряхнул головой:

— Нет, нужен анализ!

Отвернувшись, вынул из кармана бумажный листок и отхаркнул: в мокроте явственно различались ярко-красные прожилки.

Беляев отправился к себе, строго наказав не приходить к нему до получения результатов анализа.

Вечером его навестил Бутовский.

— Понимаешь, чумных бактерий бактериоскопически не найдено. Но… все-таки примесь крови в мокроте… Короче: ляг-ка в изолятор, Лева! — он попытался улыбнуться но улыбки не получилось.

Покидая свою комнату, где не так уж часто ему приходилось бывать, Беляев написал на стене; «Прошу после смерти уведомить мать и позаботиться о ней: товарищи прощайте!»

До последнего вздоха, находясь в больнице, он сохранял выдержку. Друзья заметили даже какую-то несвойственную ему стеснительность, словно человек в чем-то провинился.

В течение нескольких дней шла ожесточенная битва за его жизнь: ему вводили противочумную сыворотку, камфару, кислород, но силы покидали юношу. Однажды под утро Беляеву стало совсем плохо. Он силился разомкнуть запешкиеся губы, но они не поддавались.

Труп Беляева не был предан сожжению. Его похоронили в тот же метельный день капризной маньчужрской зимы.

Друзья долго молча стояли у гроба, облитого хлорной известью. Потом его опустили в могилу. Желто-серые комочки глины застучали по гробовой крышке…

Постепенно кладбище опустело, и только на свеже-оструганном кресте осталась металлическая дощечка «Пусть вечная память будет наградой за подвиги твои!»