Такой приятель и должен был ждать меня в Камайен.

Его звали Мамаду Конате. Отец Мамаду, если не ошибаюсь, был ювелиром в Канкане, а сын недавно приехал на каникулы из Парижа, где изучал право. Веселый, молодой, элегантно одетый парень, он чуть свысока посматривал на своих менее удачливых соотечественников. Пребывание в Париже явно наполнило его сознанием собственной важности, и, если бы не молодость и в общем добродушный нрав, он вряд ли был бы идеальным попутчиком.

Когда я пришел в бар, Мамаду уже сидел у стойки, потягивая виски. Видно, несколько лет в Париже и в этом отношении оставили свой след, — гвинейцы в большинстве мусульмане и с презрением относятся к тем в своей среде, кто пьет спиртное. Впрочем, и Мамаду, как я позже увидел, забыл о виски, как только оказался дома, у отца. Здесь ему не простили бы парижских вольностей.

Мы быстро обо всем договорились. После настойчивых уговоров Мамаду наконец согласился, что я буду платить за бензин. Условились выехать через день на рассвете, в пути не торопиться, останавливаться в интересных местах. За рулем будет Мамаду. Я спросил, какой марки его машина. Он показал «а стоящий у ресторана серенький «пежо-403» — сильный, выносливый автомобиль французского производства.

Через день ранним утром я стоял у подъезда гостиницы с небольшим чемоданчиком в руках. Уже светало, проснулся сторож, спавший на тротуаре. Раскинув циновку, он принялся молиться, мерно отбивая земные поклоны. В гостинице захлопали двери, начинался трудовой день. А Мамаду все не было. Я уже спрашивал себя, правильно ли дал свой адрес, на этот ли день мы договорились об отъезде, когда из-за поворота вынырнула уже знакомая мне машина.

— Тебе легко собраться, — извинялся Мамаду, — а у меня толпа родственников. Два часа прощались. Еле вырвался. Да и поручений надавали, за год всего не выполнишь.

Провожаемые дружескими напутствиями гостиничного сторожа, мы тронулись. До Киндии, первого города на нашем пути, дорога была асфальтирована. По сторонам мелькали небольшие, окруженные масличными пальмами деревушки — тихие, малолюдные. Скоро начались холмы, и шоссе принялось петлять со склона на склон. Ярко-зеленые, залитые солнцем склоны холмов радовали глаз. Кое-где рядом с дорогой — среди скал появлялись в венце радуги небольшие водопады. Уже ближе к Киндии потянулись банановые плантации; темно-зеленые, еще не зрелые гроздья бананов были отчетливо различимы среди желтоватых, склоняющихся к самой земле широких лент-листьев.

Земля вокруг напоминала громадный, чуть запущенный сад. хозяйкой в котором была масличная пальма. То небольшими купами, то целыми рощицами пальмы окружали деревни, росли на склонах холмов. Кроны некоторых из них были усыпаны гнездами ткачиков, — этих желтых и коричневых птичек, плетущих из травы напоминающие мелкие дыни гнезда. Они любят жить «деревнями», сотнями гнездясь на соседних деревьях. Их веселый галдеж слышен издалека.

Птичья «деревня» в кронах масличной пальмы

Масличная пальма стала хозяйкой в этих местах не случайно. Творцами многочисленных зарослей пальмы стали… птицы, разносившие ее орехи по округе. На лесных вырубках, на заброшенных полях, среди выжженного случайным пожаром кустарника после первого же дождя появляются зеленые побеги, которые очень скоро сплошным ковром закрывают занятое ими место. Год проходит за годом, пальмы поднимаются все выше, и вот непролазные колючие заросли превращаются в пальмовую рощу.

Каждое дерево ежегодно дает несколько килограммов орехов. Они интенсивно оранжевые, почти красные и собраны в плотные большие гроздья. Во многих районах Африки эти орехи служат единственным источником растительного масла, которое женщины вытапливают из них. Красноватое густое масло сдабривает едва ли не все блюда африканской кулинарии, а теперь идет и на экспорт. На заводах Европы его используют при фабрикации мыла, маргарина и многого другого.

Но польза от пальмы не исчерпывается только маслом. Я не раз видел, как на вершину дерева с тыквой в руках поднимались молодые парни. Они срезали растущий побег пальмы и с помощью трубок направляли текущий сок в тыкву. Через несколько дней там же на пальме этот сок превращается в легкое, нежное вино. Оно выглядит как снятое молоко и прекрасно утоляет жажду. Кроме того, как утверждают врачи, это вино содержит много витаминов и весьма питательно.

Рощи масличной пальмы в Гвинее никогда не бывают в частной собственности и являются достоянием всей деревни. Так и должно быть с источником общего благосостояния. За использованием масличных пальм наблюдает деревенский старшина, а за его чувством справедливости ревниво следят старики. Как только оно начинает изменять старшине, старики поднимают свой голос. Собираясь под тенистым «деревом совета», они часами излагают свои претензии. Горе старшине, если он не прислушается к тому, что говорят у «дерева совета».

…От Конакри до Киндии несколько больше ста километров, и к полудню мы были в городе. Он расположен в предгорьях занимающего центр Гвинеи плато Фута-Джаллон. Десяток лавок ливанских и сирийских купцов, скромные административные здания, глинобитные домишки коренного населения и зелень, зелень, зелень вокруг. Мамаду раньше бывал в Киндии и быстро нашел дорогу к гостинице.

Отдохнув, мы сели обсудить наш план знакомства с Киндией. Мой друг заметил, что самым интересным было бы повидать Пастеровский институт. «Там громадный террариум с самыми редкостными змеями», — говорил он. Я предложил также познакомиться с местным крашением тканей. Обе идеи были одобрены единогласно.

Крашение тканей в Киндии — исключительно женское дело, как ткачество — занятие мужское. Мужчины очень ревностно следят за своей монополией, женщины, со своей стороны, ядовито высмеивают мужчин, которые решаются им перейти дорогу. После долгих поисков Мамаду нашел наконец одну женщину-красильщицу. Без его помощи я, вероятно, так и не смог бы удовлетворить своего любопытства.

Она приняла нас очень доброжелательно, очень гостеприимно. По ее словам, в работе ей помогали — старшая дочь и сестры. Она показала нам черные шары индиго. Мы увидели, как эти шары распускают в больших чанах. Мастерица объяснила, что одни ткани туго свертывают и погружают в чан. Там ткань пропитывается краской неравномерно, так что образуется определенный рисунок. В других случаях краска наносится на деревянные дощечки с узором и потом «печатается» по ткани. Постепенно всю ткань покрывает очень простой — из линий или мелких квадратиков синий узор.

— А почему только женщины занимаются этим делом? — спросил я. Мастерица посмотрела на меня с некоторым недоумением:

— Но ведь это не мужское дело.

Люди редко могут объяснить, как сложилась та либо иная традиция. Они слепо ей подчиняются, не слишком задумываясь о причинах своей покорности. Так и в Гвинее. Наверное, столетия, если не тысячелетия назад сложилось здесь разделение трудовых обязанностей между мужчинами и женщинами, и все это время только женщины занимались гончарным делом, крашением тканей. огородами, сбором хвороста в лесу, посевами. Мужчины же были ткачами, кузнецами, столярами, расчищали лес под поля. Ни мужчины, ни женщины не осмеливались выйти за определенный традицией круг обязанностей, каждый рабски повторял то, что делали его деды и бабки. Этим распределением трудовых обязанностей, расписанных до мельчайших подробностей, как паутиной, было опутано традиционное африканское общество, и потребовались десятилетия современной истории с ее бурными потрясениями, чтобы положение стало изменяться.

Я не знаю, как сложились у многих народов Тропической Африки эти традиции разделения труда между мужчинами и женщинами, даже между поколениями — с детского возраста до старости. Наверное, когда-то на заре человечества эти обычаи были выработаны обществом для своего сплочения в единый трудовой организм. Иначе оно погибло бы, оно не стало бы обществом. Может быть. Но сегодня давний смысл обычая выветрился, осталась косность, связывающая людям руки. Остался позор, покрывающий каждого, кто брался не за свое дело.

Мы пробыли у красильщицы еще некоторое время, полюбовались ее тканями. Она была настоящей художницей, и нам было — приятно искренне расхваливать то, что мы видели. От нее мы узнали, что после независимости все мастерицы Киндии объединились в кооператив. На прощание и Мамаду и я купили по куску ткани с рисунком ее работы.

Наша встреча затянулась, и было, пожалуй, поздно ехать в институт, который находился в нескольких километрах от города. Вечер, тихий, прохладный, мы провели сидя на скамье у гостиницы. У Мамаду оказалась с собой гитара, и он вполголоса напевал то модные французские песенки, то песни родного народа. Сладковато пахло неведомыми цветами, могучий хор цикад аккомпанировал гитаре. Мы мало говорили, но, пожалуй, именно в этот вечер стали друзьями. Было около полуночи, когда мы разошлись по номерам. Голова моя кружилась от усталости.

На следующий день коридорный с трудом разбудил нас. Но проснулись мы хорошо отдохнувшими, готовыми к новым впечатлениям, к новым встречам. Скорее на свидание со змеями, — смеясь, подгоняли мы друг друга за завтраком.

Пастеровский институт в окрестностях Киндии окружен громадным парком. В сопровождении одного из институтских работников мы побывали у террариумов, где были собраны десятки змей. Хотя некоторые из них были очень велики, различить их среди мелких кустарников, на камнях, в сухой листве было почти невозможно. Одни лежали свернувшись в кольца, другие вяло куда-то ползли. Но в их серо-коричневых телах чувствовалась стальная сила.