Тимофей сглотнул несколько раз, чтобы выбить пробку, но не помогло.

Больше из танка никто не вылез, а спустя еще немного времени – наверное, через секунду, а может, и целая минута набежала, – изнутри его рвануло прямо вверх высоким вертикальным столбом, и только затем уже по-настоящему загорелось. Два дыма слились в один, и его неровное рваное облако стало сносить вдоль шоссе – вперед, в сторону ушедших дозорных танков.

Шоссе было перегорожено напрочь. Специально захочешь – и то так не получится.

Теперь весь передовой танковый полк расползался с шоссе, рассредоточивался по долине. Первый его батальон, словно разбуженный взрывом, уже бил по вершине холма в два с половиной десятка стволов. Однако цель была для немцев не очень удобная. Во-первых, стрелять вверх без специальных приборов всегда не с руки; а во-вторых, каждый танк, в общем-то занимая какую-то определенную позицию, тем не менее все время находился в непрерывном движении – выполнял противоартиллерийский маневр. В таких условиях спрашивать с наводчиков исключительную точность, право же, грешно. И снаряды то летели высоко, то рвались значительно ниже дота; только однажды красноармейцы услышали, как болванка угодила в бронеколпак. Против ожиданий звук оказался не ахти какой тяжелый: загудело низко, будто в большой колокол, – и все. Может быть, так оно и было на самом деле, все-таки масса купола была огромной, в ней могла раствориться без существенных последствий и не такая инерция; но как бы солдаты ни были заняты боем, они ждали его, это первое прямое попадание, память о нем таилась где-то в их подсознании все время; оно ожидалось, преувеличенное своей неизведанностью, и когда случилось наконец – сквозь дробь осколков по броне, сквозь глухие удары камней, – то угадалось сразу – с облегчением, с торжеством, – и, когда болванка, визжа, рикошетом упорхнула прочь, этот отвратительный звук был воспринят едва ли не как гимн победы.

Но, в общем, от этого обстрела было только одно неудобство: остерегаясь случайных осколков и камней, амбразуру пришлось прикрыть, оставив минимальное отверстие – для наводки и стрельбы. Тимофею с его стереотрубой стало и вовсе неуютно. Он тыкался от одного края амбразуры к другому, боялся помешать Чапе и все не находил себе места, как бедный зять в приймах. К тому же в воздухе висело облако сухой глины. Она порошила в глаза, объектив стереотрубы приходилось протирать почти непрерывно, и все-таки видимость была плохой.

Между тем теперь и механизированный полк пришел в движение. Правда, грузовики и бронетранспортеры остались стоять на шоссе, поскольку в стороны им ходу почти не было: по камням, ямам да буеракам далеко не удерешь, но солдаты густо сыпались на дорогу и бежали прочь, рассасываясь по тем же ямам и буеракам.

– Чапа, по мосту попадешь?

– Далеченько… – пожаловался тот на всякий случай, хотя в прицел мост был виден превосходно и Чапа уже давно посматривал на него с интересом.

– Нечего прибедняться – наводи! – Тимофей покрутил ручку телефона и, услышав в трубке «Медведев на проводе», крякнул: – А ну-ка подбрось нам несколько фугасных!

В мост они попали только с пятого снаряда. Правда, одного попадания оказалось достаточно; он рухнул сразу, и в том месте, где темнела его полоска, открылась река.

Немцы не все успели перебраться, и десятка полтора танков, замыкающих походные порядки дивизии, подкатили к берегу и рассредоточились. Потом один танк двинулся влево вдоль берега, другой – вправо. Искали брода. «Сейчас будут здесь, да уж ладно, не наша это забота, как выберутся и что будут делать, – думал Тимофей. – У нас и без них мороки выше глаз. Вон уж гости в двери стучатся. Теперь только успевай принимать…»

Со времени первого выстрела прошло уже четверть часа. Нельзя сказать, чтобы среди этих пятнадцати минут была такая, когда немцы были бы напуганы или у них началась паника. Нет. Все-таки их была целая дивизия, и они находились в глубоком тылу своих войск. Но они были обескуражены – это точно (шуточки? – два выстрела – и двух танков как не было; к тому же дорога вдруг оказалась перерезанной и спереди и сзади; капкан!). И смущены. И только поэтому замешкались поначалу. Они с полным основанием могли подозревать, что дот – это лишь часть засады. Они приняли меры предосторожности, выждали какое-то время. Красные больше нигде себя не проявляли. А дот бил хоть и методично и тяжело, но редко. И тогда немцы бросились в атаку.

Из боевых порядков головного батальона – он продолжал беглый обстрел с целью если не поразить, то хотя бы ослепить дот, – выдвинулись три средних танка и, набирая скорость, прямо через кустарник и рытвины устремились к холму. И не успели еще красноармейцы перезарядить пушку, как они уже были в мертвой зоне.

Тут Тимофей вспомнил о шести дозорных танках, и ему сразу стало неуютно. Они имели целых пятнадцать минут, чтобы разобраться в происходящем, принять решение и ударить, понял Тимофей, и его фантазия услужливо нарисовала страшную картину: вот один из этих танков выдрался на холм, подполз к доту с тыла и наводит свою пушку прямо на люк. Этот люк – надежная штука; и пуль и осколочных гранат за ним можно не бояться. Но первый же снаряд вобьет его внутрь.

Стараясь ничем не выдать своего волнения, хоть это было и ни к чему – не до того было красноармейцам, чтобы следить за выражением лица своего командира, – Тимофей пошел к люку. Но вдруг вспомнил о перископе. Вот что ему нужно! Правда, в нем тут же заговорил хозяин: во время такого обстрела, как сейчас, не мудрено сразу остаться без перископа – достаточно одного осколка. Однако не подставлять же под эти осколки себя!

Он поднял перископ, развернул его на юго-восток, куда, огибая холм, уходила дорога, и, хотя мешала глиняная пыль, сразу увидел те танки. Сначала четыре машины. Они стояли прямо на шоссе, развернувшись в сторону холма (чтобы не подставлять борта), но не стреляли. Не стреляли потому, что два танка, форсируя двигатели, то и дело меняя угол атаки, иногда сползая на несколько метров, упорно лезут вверх.

Тимофей повернул перископ на запад. Танки, атакующие дот в лоб, уже тоже взбирались на холм. Этим пока было легче – с их стороны холм был более пологим, – и потому каждый раз, когда наклон башни позволял это делать, они били по доту считай что почти в упор.

Тимофей убрал перископ.

– Чапа, ты видишь этих, что подбираются?

– Не-а. Може, когда ще трошечки выдряпаются до нас…

– У тебя под рукой не осталось бронебойных?

– Один есть, – сказал Ромка.

– Заряжай. – Тимофей покрутил ручку телефона. – Медведев! Знаешь, где лежат противотанковые гранаты? Ага. Так вот: набери в какую торбу штук десять, не меньше, понял? – и мотай к нам наверх. Только побыстрей!

Когда Александр Медведев услышал приказ о гранатах, он решил, что это уже конец. И первой его реакцией было – бежать. Удирать отсюда, уносить поскорее ноги – прочь! прочь! – пока это возможно, пока еще есть какой-то ничтожный шанс выпутаться. Сделать это было просто: до люка в запасной лаз – несколько шагов…

Медведев бросился в ту сторону, но – за гранатами. Свою первую инстинктивную реакцию он оценил одним словом: «Сволочь». Он выхватил с полки тяжеленный ящик, громыхнул его на пол посреди прохода; кончиками пальцев – дальше не прошли: щели узкие, а пальцы как сосиска каждый – выдрал верхние дощечки с мясом, только гвозди взвизгнули. Бог его силой не обидел, да что в том толку, не в первый раз подумал он; и были в этой мысли привычная горечь и обида привычная, и как обычно на том все и кончилось: он стушевался перед этой мыслью, перед сознанием неотвратимости судьбы, а точнее сказать – жребия.

Он зацепил одной рукой три гранаты, другой столько же. Бросил назад. Если даже в карманы положить по гранате – и то десяти не унесешь, тем более о занятыми руками не взберешься по лесенке. Прав сержант – нужна торба.

Он заметался до кладовке. Нет ничего подходящего!