У каждого ребенка есть естественная потребность быть вместе с матерью, быть понятым ею и воспринятым ею всерьез. Он также вправе претендовать на уважение. В первые же недели и месяцы жизни ему нужно общение с матерью, нужна ее помощь, он связывает с ней определенные ожидания, вправе по-своему «располагать ей». Кроме того, он хочет как бы «отражаться» в ней. Это превосходно описано Винникотом: мать держит на руках ребенка, она смотрит на него, он, в свою очередь, пристально вглядывается в ее лицо и обнаруживает там себя самого. Но это возможно лишь при условии, что мать действительно видит в нем маленькое, беспомощное, единственное и неповторимое существо, а не собственные ожидания, страхи, планы относительно будущего ребенка, которые она проецирует на него. В последнем случае ребенок видит в матери отражение не себя самого, а ее проблем. Сам он остается без зеркала и в дальнейшем будет совершенно напрасно искать его.

Чтобы женщина смогла дать своему ребенку самое необходимое для жизни, ни в коем случае нельзя отнимать новорожденного от матери. Выброс гормонов, пробуждающий и «питающий» ее материнский инстинкт, происходит сразу же после родов и продолжается затем еще несколько недель благодаря растущему доверию ребенка к матери. Если же, чтобы избежать лишних забот или по незнанию, ребенка сразу забирают от матери, как еще совсем недавно делалось почти во всех наших родильных домах и до сих пор делается во всем мире, то тогда мать и ребенок упускают очень хороший шанс.

Бондинг – визуальный и телесный контакт матери и ребенка – сразу же после родов дает им обоим чувство общности, создает у обоих ощущение единого целого, которое в идеальном случае должно возникнуть еще в момент зачатия и развиваться по мере роста ребенка. У ребенка возникает чувство безопасности, без которого он не может доверять матери. Она же чувствует инстинктивное доверие со стороны ребенка, и это помогает ей понять исходящие от ребенка сигналы и реагировать на них. В дальнейшем такой близости между ними уже никогда не будет, поэтому жаль, что из-за ошибок и упущений бондинг оказывается невозможным.

Основывающийся на данных научного анализа вывод о решающем значении бондинга был сделан совсем недавно[1]. Можно, однако, надеяться, что эти данные учтут не только в специализированных родильных домах, но и в обычных больницах, и таким образом знания об этом феномене получат широкое распространение. Женщина, имевшая бондинг со своим ребенком, в гораздо меньшей степени склонна жестоко обращаться с ним и гораздо лучше может защитить его от жестокости отца.

Женщина, которой история ее прошлого, вытесненная в бессознательное, помешала познать радость контакта с ребенком, со временем может возместить своему ребенку то, чего он был лишен. Она просто должна пройти курс психотерапии. Последствия тяжелых родов она сможет компенсировать, если поймет, что послеродовой период очень важен для дальнейшей жизни ее ребенка, перенесшего душевную травму. Она также должна понимать, что такой ребенок с самого начала особенно нуждается во внимании и бережном обращении. Иначе ему так и не удастся преодолеть страх перед уже свершившимся.

Если же ребенку повезло, и он рос, видя в матери отражение себя и чувствуя, что мать заботится о его развитии, то в нем с годами может развиться здоровое самосознание. В оптимальном случае именно мать создает дружелюбную эмоциональную атмосферу и с пониманием относится к потребностям ребенка. Но не склонная к проявлению любви мать также может способствовать развитию самосознания ребенка. Она просто не должна препятствовать этому процессу. Тогда ребенок может получить у других людей то, чего ему не дала мать. Различные исследования показали, что ребенок обладает поразительной способностью использовать для своего развития эмоциональные переживания окружающих.

Под здоровым самосознанием я понимаю твердую уверенность в том, что переживаемые чувства и желания являются составной частью собственного Я. Эта уверенность не есть результат рефлексии, она скорее подобна биению пульса, на который не обращаешь внимания до тех пор, пока чувствуешь себя хорошо.

Это естественное состояние, помогающее понять собственные чувства и желания, позволяет человеку обрести внутреннюю опору и уважать самого себя. Он может жить собственной душевной жизнью, грустить, приходить в отчаяние и нуждаться в помощи, не боясь,

что этим он выбьет у кого-либо почву из-под ног. Он может испытывать страх, если ему угрожают, и злиться, если его желания не удовлетворяются. Он знает не только чего он не хочет, но и чего хочет, и может это открыто высказать вне зависимости от того, будут ли его за это любить или ненавидеть.

Что произойдет, если мать окажется не в состоянии помочь своему ребенку? Если она не сумеет распознать и исполнить его истинные желания, так как сама нуждается в помощи психотерапевта? Тогда она неосознанно попытается с помощью ребенка удовлетворить свои собственные потребности. Это отнюдь не исключает эмоциональной связи с ребенком. Но у обусловленной откровенно эгоистическими соображениями связи отсутствуют такие жизненно важные компоненты, как надежность, непрерывность и постоянство. А главное – она не создает условий, в которых ребенок смог бы выразить свои чувства и ощущения. Ребенок в силу своей одаренности развивает в себе те качества, которые в нем хочет видеть его мать, что в этот момент фактически спасает ребенку жизнь (под которой он понимает любовь матери или отца), но, возможно, будет ему потом всю жизнь мешать быть самим собой. В данном случае естественные возрастные потребности ребенка не только не интегрируются, но, напротив, игнорируются и вытесняются в бессознательное. И ребенок, взрослея и сам того не сознавая, обречен жить в своем прошлом.

Как правило, матери большинства страдающих депрессией людей, обращающихся ко мне за помощью, сами были крайне неуверены в себе и периодически впадали в депрессию. Единственного или первого своего ребенка они считали своей собственностью. В его лице мать находила то, чего она в свое время не получила от своих родителей. Он был всегда рядом, им можно было «владеть», он служил матери зеркалом, в которое она смотрелась, легко позволял себя контролировать, был целиком сосредоточен на ней, был внимателен и обожал ее. Если ребенок предъявлял чрезмерные требования, она была отнюдь не беззащитна; она не позволяла вить из себя веревки и была способна воспитать ребенка так, чтобы он не кричал и не мешал ей. Она могла, наконец, добиться от ребенка уважения к себе, а также потребовать от него тактичного отношения, заботы о ее благополучии, ведь ее родители в свое время этого ей не дали. Вот только один характерный пример.

Тридцатипятилетняя Барбара только при прохождении курса психотерапии испытала вытесненные в бессознательное страхи, вызванные происшедшим в ее детстве страшным событием. Когда ей было десять лет, она как-то пришла из школы и застала свою мать лежащей на полу гостиной с закрытыми глазами. Интересно, что именно в этот день у ее матери был день рождения. Девочка решила, что мать умерла, и в отчаянии дико закричала. И тут вдруг мать открыла глаза и чуть ли не с упоением сказала: «Такого прекрасного подарка ко дню рождения мне еще никто не делал. Теперь я знаю, что меня хоть кто-то любит». Сочувствие к несчастной судьбе пострадавшей в детстве матери помешало дочери почувствовать, что та ведет себя очень жестоко по отношению к ней. При прохождении курса терапии Барбара от этого поступка матери пришла в ярость. Это возмущение означало, что теперь она адекватно отреагировала на тот давний эпизод.