— И какой же вывод вы для себя сделали, мистер Малакод?

Что мне можно сказать правду? Или вы намерены, не раскрывая карт, просить меня работать на вас, просто положившись на вашу порядочность?

— Правду, — ответил он, беря в руки сигару, — пока рассказать невозможно. Но я не хочу и лгать. Поэтому я прошу вас работать на меня и довольствоваться тем, что со временем вы все узнаете, а сейчас поверить на слово, что я человек честный.

Я улыбнулся:

— Вы многого просите. В моей профессии мне все реже приходится полагаться на честное слово людей.

— Это везде так. Но я бы хотел, чтобы наши отношения были по возможности честными. Что касается оплаты, то вы можете сами установить ее. Доверие, в конце концов, тоже должно быть вознаграждено. — Он снова улыбнулся, но на этот раз это была улыбка искушенного человека, знающего, что люди должны есть, пить и оплачивать счета. — Я, в свою очередь, прошу вас лишь последить за миссис Вадарчи и той девушкой, Кэтрин. Просто следить за ними и сообщать мне об их передвижениях.

— А кто такая миссис Вадарчи?

— Человек, который собирается использовать Кэтрин Саксманн, думаю, что пока девушка об этом не догадывается. Я хочу знать, где это произойдет и как — Вы хотите, чтобы я повсюду следовал за ними?

— Да. И еще я уверен, что это случится в каком-то отдаленном месте, там, где не жалуют незваных визитеров.

— Думаю, вы хотите, чтобы я следил за ними незаметно.

Увы. Кэтрин знает меня. Если я буду повсюду следовать за ними, она может сказать что-нибудь миссис Вадарчи.

Он снова изобразил на лице улыбку искушенного человека.

— Думаю, что не скажет, если вы найдете к ней правильный подход. Кэтрин необычная девушка. Она и сама прекрасно умеет использовать людей. Думаю, вам будет не так уж сложно договориться с ней. Если понадобится, можете заключить с Кэтрин финансовое соглашение. Все, что мне требуется: чтобы миссис Вадарчи не знала о слежке? Итак?

Я понял, что больше он ничего мне не скажет.

У меня за спиной шелестели страницы блокнота: девушка записывала нашу беседу. Что мне было делать? Раньше, если я решался поверить кому-нибудь, это обычно заканчивалось превышением кредита в банке. Но в этом крошечном человечке с куполообразной головкой и тонкими, как спички, руками, в его улыбке и мягком голосе было что-то такое, что поразило меня, и я услышал, как где-то в моей душе зазвенел звоночек, который подавал голос только тогда, когда я сталкивался с искренним отношением.

Околдованный и пойманный в ловушку, я сказал:

— Ну ладно. Договорились.

Малакод кивнул:

— Хорошо. И спасибо вам за доверие.

— А что насчет некоторых деталей? Как мне связываться с вами и все прочее. У меня такое ощущение, что путешествие обещает быть долгим.

— Конечно, мистер Карвер. И естественно, вы не хотите быть обремененным какими-то ненужными сложностями. Мадам Латур-Мезмин будет сопровождать вас, передавать все ваши сообщения и заказывать билеты, бронировать номера в отеле и так далее. Начиная с этого момента вы можете звонить ей и просить обо всем, что сочтете необходимым.

Я повернулся и взглянул на нее. Латур-Мезмин. Ну и имечко. Она оторвалась от своего блокнота. У нее было овальное лицо с большими карими глазами: лицо человека, который, как бессловесный спаниель, молчит большую часть времени; лицо привлекательное, но какое-то безжизненное, впрочем, у меня возникло подозрение, что когда-то оно было очень живым, до тех пор, пока она сама не сделала его таким, как сейчас.

— А если мне не захочется, чтобы она была со мной все время?

— В таком случае вы просто скажете мадам Латур-Мезмин, где ей оставаться до тех пор, пока вам снова она не потребуется. Мадам целиком в вашем распоряжении; она будет посылать ваши сообщения мне или герру Стебелсону.

Вот так. Я вышел вслед за ней в коридор, интересуясь лишь тем, насколько сильно я запутался. Она нажала на кнопку лифта, и, пока мы ждали его, я сказал:

— Я не могу обращаться к вам «Латур-Мезмин». Это звучит как «бутылка бургундского». Что стоит перед этим?

— Веритэ.

— Кажется, мы все же толком и не познакомились. — Но я не увидел на ее лице улыбки.

Она вырвала из блокнота листок и протянула мне: на нем был записан адрес и номер телефона.

— А как мне связаться с вами?

Я на минуту замялся, а затем сказал:

— Да, повозили меня тут кругами. Париж оказался мне не по зубам. Но вы всегда можете оставить сообщение в отеле «Флорида».

Лифт с шумом остановился, и Веритэ протянула руку, чтобы открыть решетчатые двери. Я вошел внутрь, повернулся и выставил ногу так, чтобы дверца не могла закрыться.

— Вы одобряете эту договоренность, Веритэ?

— Я одобряю все, что скажет герр Малакод.

— Да? И то, что вам придется делать все, что я сочту необходимым, и то, что вы целиком поступаете в мое распоряжение?

Мне лишь хотелось, чтобы она улыбнулась или просто гневно сверкнула глазами. Но единственное, что я получил, это падение температуры еще на десяток градусов и явное приближение ледникового периода.

Лифт начал опускаться, и последнее, что я успел заметить, это пару скромных черных туфель, обтянутые нейлоновыми чулками лодыжки и носок правой туфли, которым она нетерпеливо или со скуки постукивала по полу.

Стебелсон и его машина исчезли. Я завернул за угол и обнаружил, что стою на берегу Сены, или, точнее, на проспекте Токио. Я взял такси и, прибыв на квартиру, выпил два стакана виски, сделал себе омлет и, когда Париж только начал по-настоящему пробуждаться, отправился спать. Конечно, мне следовало позвонить Веритэ и отправиться с ней в ночной клуб. Уж я бы разгулялся.

Я проснулся в три часа. Я знал, что было именно три, потому что, лежа в постели, слышал, как где-то неподалеку били колокола. И когда стихло последнее «бом», я увидел, как чья-то тень скользнула между мной и окном. Я слышал, как почти бесшумно открылась дверь ванной, как этот человек придержал ручку, чтобы она не стукнула, а затем мягко опустил ее. Он все делал умело, профессионально, и услышать его можно было лишь проснувшись.

Из-за неоновых огней, горевших снаружи, комната была окрашена в красные, зеленые и голубые тона. Я не знал, что он искал в ванной, но он, видимо, вскоре решил, что этого там нет. Он вышел из ванной и в задумчивости встал между кроватью и окном. Я лежал, прикрыв простыней половину головы, и наблюдал за ним в щелочку между веками, точно так же я наблюдал когда-то, как мой старик прокрадывался ко мне в комнату, чтобы положить подарок в рождественский чулок. И чтобы притупить его бдительность, я даже слегка захрапел. Он расслабился так же, как обычно расслаблялся и мой старик. Я обрадовался тому, что он утратил бдительность, потому что в правой руке он что-то держал: явно не рождественский подарок.

Он стоял вполоборота к окну. Я вылез из кровати, словно дух рождественского прошлого, настоящего и будущего, и одной рукой схватил за угол жесткий тюфячок, который французы называют подушкой. Кинулся на него с подушкой и ударил по голове. Такой прием срабатывает, когда противник не ожидает нападения. Он зашатался, я врезал ему ногой под колено, он упал, с треском стукнувшись головой о дверцу гардероба. Вытащив у него пистолет, я присел на край кровати, левой рукой шаря по полу в поисках шлепанцев. Никогда не разгуливай босиком, говорила мне мать.

Когда он, потирая затылок, поднялся на колени, я сказал:

— Меня уверяли, что комната звукоизолирована и мне вовсе не нужно прибирать здесь.

В ответ он произнес с американским акцентом:

— Господи, радушный прием, нечего сказать, — потом повернулся и ударил кулаком по дверце шкафа. — Старомодный французский хлам, только он способен все выдержать. Будь это современная фабричная мебель, моя башка проломила бы ее насквозь. Говард Джонсон. Называйте меня так.

Он встал.

— Пройди через комнату, — велел я. — Левой рукой включи свет.