- Так мы вас добывать станем, как государевых изменников, - резко сказал Кирша.

- Добывать!

Никанор обернулся и показал рукою на монастырскую стену. На стене в разных местах чернели пушки, около которых стояли пушкари.

- Видишь, каковы у нас галаночки?

- Видим-ста: и у нас таких теток довольно, погорластее ваших будут.

- Что он похваляется своими тетками! - возразил Геронтий. - Нам не впервой спроваживать их: али не Игнашка Волохов сломал свои зубы об наши стены?

- Да и Иевлев Корнилко ни с чем ушел, - заметил Никанор, - обитель-то преподобных Зосим-Савватия крепенька живет, сам святитель Филипп, митрополит московский, стенки те выводил.

- Что с ним разговаривать! - послышалось в толпе. - Шелепами его!

- Вон из обители! Вон нечестью! А то и на чепи посидите, - подхватили голоса.

Кирша видел, что его посольство кончено. Он поклонился Никанору и надел шапку.

- Долой шапку! Али не видишь, где ты? Ты перед черным собором! загудела черная братия.

Кирша повиновался, снял шапку и направился к монастырским воротам. За ним подтюнцем поспешал согнувшийся монашек. Городничий старец Протасий, у которого на поясе висел огромный ключ, сотники Исачко и Самко последовали за посланцами. Старец Протасий отпер одну четвертную складку массивных железных ворот и, пропустив Киршу и монашка, снова запер монастырскую твердыню.

Скоро рослая фигура Исачки вырисовалась на вершине стены. Он стоял, оборотясь к морю, и грозил кому-то кулаком.

III. ОТБИТЫЙ ЧЕРНЕЦАМИ "ВОРОП"

- Бог в помочь тебе, человече Божий, - сказала Неупокоиха, смиренно подходя к Спире и низко кланяясь ему. - Благослови нас, грешных, да помолись твоими святыми молитвами о здоровье рабов Божьих: меня, рабы божьей Акулины, да рабы божьей Олены, да раба божья Остафья.

При этом Неупокоиха положила перед Спирей золотую монету. Спиря в это время сидел на нижней ступеньке соборного крыльца и играл с своими птичками. Он молча посмотрел на купчиху своими серыми живыми глазами, глубоко запавшими, потом перенес их на Оленушку, которая робко взглянула на него и потупилась, готовая, по-видимому, заплакать: так дрожали ее губы, и щеки подернулись алой краской, как перед слезами. По лицу и по глазам юродивого пробежал свет и тотчас же как бы отлетел, а лицо подернулось туманом.

Молча полез он в свою сумку и, пошуршав там чем-то, вынул оттуда... Оленушка чуть не вскрикнула при виде того, что он вынул, а мать ее испуганно перекрестилась. Юродивый вынул из своей сумки человеческий череп. Это был желтый, потемневший костяк, который, вероятно, очень долго лежал в земле. Спиря долго смотрел на него, тихо качая косматой головой, потом снова перенес свой взгляд на Оленушку. Теперь в этом взгляде теплилось что-то доброе.

- Видишь это, раба Божья Олена? - спросил он, обращаясь к девушке.

Та стояла молча и дрожала, прижимаясь к матери. Расширившиеся от испуга глаза готовы были брызнуть слезами. Нижняя губа сложилась в плаксивую складку.

- Видишь, Оленушка? - переспросил юродивый ласково.

Молчит испуганная девушка. Не менее испуганная мать хватает ее за руку.

- Говори... молви словечко, дитятко... Говори Божьему человеку: вижу, мол, - бормотала она.

- Вижу, - чуть слышно прошептала девушка.

Юродивый замотал головой, взглянул на солнце, которое высоко стояло над монастырской оградой, снова перенес глаза на череп, перекрестил его, поцеловал и опять остановил свой взгляд на смущенном лице девушки.

- А она была похожа на тебя, - сказал он тихо, - только у нее глаза были черные, что крупный терн, а у тебя вон сини... Да она ж была грешница, а ты чистая отроковица... Молись же об ее душеньке, об рабе Божьей Анастасее... Будешь молиться?..

- Буду, - прошептала Оленушка и вдруг заплакала.

- Что ты! Что ты, дитятко! - утешала ее мать. - Божий человек тебе святое слово сказал, что ж плакать? И я буду молиться об рабе Божьей Анастасее, - говорила она, по-видимому, совсем успокоенная. - Кто ж она была, Анастасея-то?

- Гулюшки, гули, - заговорил юродивый, не отвечая на вопрос и обращаясь к своим птенцам. - Ишь вор, отнял у вас матушку.

- А они сиротки? - участливо спросила Неупокоиха.

- Их матушку голубку Никон съел, - ответил юродивый.

- Какой Никон, батюшка?

- Вор-ястреб.

- Ах, бедны сироточки!

Юродивый вспомнил о червонце, который положила у его скуфьи Неупокоиха, взял его и возвратил ей.

- Отдай сей сор сметие тем, у кого хлебца нет, - сказал он, - пущай помянут рабу Божью Анастасею.

В это время подошла к ним аглицкая немка Амалея Личардовна. Увидев ее, Спиря торопливо схватил свою скуфейку с птичками и побежал, испуганно оглядываясь и бормоча: "Чур-чур-чур! Бес во образе немки... бес с курьими лапками..."

- Это дурачок, матушка? - спросила она Неупокоиху.

- Нет, матушка, Амалея Личардовна: он юродивый, урод Христа-ради, отвечала та.

- Так шут?

- Нет, матушка, не шут, помилуй Бог! - испуганно заговорила набожная купчиха. - Он Божий человек, святой, что ты!

- А у нас, в аглицкой земле, таковых юродивых нет, а есть токмо шуты, и они бывают умны гораздо, - настаивала аглицкая немка, которая хотя и давно жила в России, а все еще многие стороны жизни поражали ее.

- Нету, нету, родимая, то шуты - особо статья: то у нас скоморохи, гудошники, бражники... А то уроди Христа-ради.

Амалея Личардовна вспомнила, как она, еще девушкой, в первый раз увидела своего будущего жениха в театре и именно когда играли об одном несчастном старом короле, которого называли Лиром и у которого были три дочери. Там она видела на сцене и шута, такого же юродивого... А здесь, в московской земле, ничего подобного нет... И она невольно вздохнула, взглянув на солнце: и солнце здесь не такое, не так ходит, как в ее родной аглицкой земле. Так низко ходит московское солнце!..

- У нас, в аглицкой земле, я такового шута видала на theatre, сказала она, обращаясь к Оленушке.

- На чем? - с любопытством спросила девушка, которая уже много диковинного и непостижимого слышала от Амалеи Личардовны. - На чем, говоришь?

- На theatre, Оленушка, - отвечала аглицкая немка. - Да я уж тебе сказывала о theatre.

- А! Помню, помню... Это дом такой, палата большая, аки бы церковь, а в ней люди сидят на скамьях, да друг над дружкой, высоко, ряда в четыре, сидят и глядят на действо: выйдет это аки бы король, либо королева, либо принец и говорят, говорят либо подерутся нарочно, а то жених с невестой выйдут, тоже говорят о своем сердце. Ах, кабы мне посмотреть на все это!