Да, из полученных 98 млн. тонн, в 1913 году Россия экс­портировала 9 млн. тонн, и нынче «мудрецы» по этому пово­ду заявляют, что Россия кормила хлебом всю Европу. Это не так: в России душевое потребление зерна было вдвое ниже, чем в Европе. Россия своим зерном кормила скот в Европе, она кормила Европу мясом и молоком, хотя только полови­на своих детей доживала до 10 лет, в том числе и из-за от­сутствия мяса и молока.

Князь Багратион, полковник Генштаба русской армии (надо думать, потомок героя 1812 года), в 1911 году писал: «С каждым годом армия русская становится все более хво­рой и физически неспособной... Из трех парней трудно вы­брать одного, вполне годного для службы... Около 40% но­вобранцев почти в первый раз ели мясо по поступлении на военную службу».

Между тем относительная цена на мясо в России тех вре­мен нам должна казаться не очень высокой. Вспомним, что в начале 80-х годов белый хлеб стоил 25 копеек за килограмм. Мясо по 2 рубля в магазинах бывало редко, но на рынке его можно было купить за 3 — 4 рубля. Соотношение меж­ду ценой килограмма хлеба и килограмма мяса было при­мерно 1:16. А в 1914 году в Москве, относительно дешевом в смысле продовольствия городе, белый хлеб стоил 5 копеек фунт, а говядина — 22 копейки. Соотношение 1:4,5. То есть относительно хлеба мясо в 1914 году было почти вчетверо дешевле, чем через 70 лет. И, тем не менее, 40% новобран­цев впервые пробовали его в армии!

Эти цифры и цены показывают состояние сельского хо­зяйства России, доставшееся большевикам. Несмотря на то, что Россия кормилась и объективно и субъективно прак­тически одним хлебом (о зерне для производства молока и мяса и говорить не приходилось), то есть кормилась самым экономичным путем, производительность труда в этой от­расли была столь низка и товарность ее столь невелика, что в сельском хозяйстве работало почти 85% населения стра­ны. Это означало, что Россия не могла развиваться, не мог­ла строить электростанции и заводы, не могла увеличивать свою экономическую и военную мощь, так как для всего этого требовались люди, их нужно было брать из сельско­го хозяйства, но тогда оставшиеся крестьяне не смогли бы прокормить работающих в промышленности. Это был ту­пик. К концу 20-х годов, несмотря на нэп, товарность сель­ского хозяйства упала до 37%. Крестьяне практически съе­дали все, что выращивали, и два человека, занятые сельским трудом, были едва способны прокормить одного горожани­на даже одним хлебом.

Как поднять товарность сельского хозяйства, все понима­ли — нужно было поднять производительность труда. Как поднять производительность труда, тоже было ясно — путем механизации сельского хозяйства. В принципе СССР был к этому готов: приступали к строительству тракторных заво­дов, закупали технику за рубежом.

Но возникал вопрос: кому дать технику? О том, что трак­тор должен получить крестьянин-единоличник — «фермер», не могло быть и речи. У него бы не хватило денег на такую покупку, и он бы никогда не окупил его на своем крошеч­ном наделе.

Очевидны были три пути.

Первый — быстро восстановить в сельском хозяйстве крупного землевладельца. Он бы купил трактора и комбай­ны, и поля, которые обрабатывали 50 человек, стали бы об­рабатывать всего 5, а 45 высвободились бы для промышлен­ности. Даже если бы во главе государства стояли не ком­мунисты с их представлениями о буржуазии и всеобщей справедливости, а какое-то нейтральное правительство, то с точки зрения управления индустриализацией страны перед ним возникли бы сложнейшие проблемы. Ведь рабочие руки стали бы высвобождаться непредсказуемо: помещику пле­вать на судьбу тех, кто остался без земли и работы. Любое правительство постаралось бы избежать ситуации с мил­лионами безработных и обездоленных людей. Коммунистам этот путь не подходил в принципе.

Второй путь был очень соблазнительным и теоретически хорошо проработанным, к примеру, экономистом Чаяновым. Это путь кооперации. Он кажется настолько хорошим, что его надо рассматривать вместе с третьим путем — коллек­тивизацией сельского хозяйства. Упрощенно изложим идею кооперации: крестьяне, продолжая владеть каждый своим наделом земли, своим тягловым и продуктивным скотом, сообща покупают технику (за наличные или в кредит), ска­жем, из расчета один трактор на 10 человек, который обра­батывает поля всех по очереди. Упрощенно изложим и идею коллективизации: крестьяне отказываются от своих наделов, тяглового и продуктивного скота, передают все это в общее пользование и становятся работниками коллективного хо­зяйства, получая от него доход пропорционально количест­ву и качеству своего труда.

Если говорить о количестве сельхозпродукции, получен­ной от одной деревни, а следовательно, и от всего сельско­го хозяйства, то кооперация по сравнению с колхозом име­ет очевиднейшие преимущества. Обработку своего личного участка земли крестьянин проведет гораздо тщательнее, чем колхозного поля. Он обиходит своих быков и лошадей лучше, чем конюх на колхозной конюшне. Его хозяйка за своими коровами, телками, бычками и свиньями присмотрит луч­ше скотницы, доярки или свинарки на колхозных фермах. А это, без сомнения, дало бы 10—15% прироста сельхозпро­дукции по сравнению с колхозом на той же земле.

Это настолько очевидно, что просто глупо обвинять боль­шевиков и Сталина: дескать, они этого не видели или не учи­тывали личного фактора в работе. Все видели и все учли в отличие от критиков коллективизации. Последние забыва­ют, что кооперация не дает повышения товарности и не вы­свобождает людей для промышленности. С помощью трак­тора крестьянин-кооператор весной обрабатывает свой на­дел не за 20, а за 2 дня, покос успеет произвести не за 10, а за один день и так далее. Работа его становится легче, но она есть, и бросить свой надел он не может. Он не может стать сталеваром или шахтером, инженером или офицером. Для крестьянина кооперация — облегчение труда, для стра­ны — тупик. А колхоз — это источник трудовых ресурсов. С ростом степени механизации и производительности тру­да в сельском хозяйстве крестьян не сгоняли с земель, как это случилось бы при помещике, они не болтались без дела, будь они кооператорами, а уходили на работу в города, но только тогда, когда там появлялось для них рабочее место. До этого момента 70 трудодней в год делали их полноправ­ными колхозниками, и колхоз давал им средства к сущест­вованию. Да, и у Сталина были своры научных консультан­тов, но Сталин отличался от тех, кто был после него, тем, что сам понимал, что делает. И он, ведя страну по пути кол­лективизации, достиг того, чего хотел.

Перед тем как перестройщики уничтожили СССР, в нем жило едва 5,5% населения мира, а в сельском хозяйстве рабо­тало только около 15% трудоспособного населения. И наше сельское хозяйство при крайне неблагоприятном климате в 1989 году произвело 11% мирового производства зерна, то есть вдвое больше среднемирового показателя в расчете на душу населения. Производство хлопка составило 15% — почти в три раза больше, картофеля 27% — почти в пять раз больше, сахарной свеклы — 36%.

По производству продуктов питания на душу населения СССР прочно вошел в пятерку самых высокоразвитых стран мира, несмотря на то что климат в СССР для сельскохозяй­ственного производства во много раз хуже, чем в любой из этих стран.

В 1989 году было произведено (килограммов на душу на­селения):

А теперь посмотрим на карту: Великобританию омыва­ет теплый Гольфстрим, северная граница Германии находит­ся на широте Смоленска и Рязани, все ее земли расположе­ны на широтах Украины, север Японии южнее Астрахани, юг Японии — широты Египта, но с мягким морским клима­том, север США на 150 км южнее широты Киева; сама тер­ритория США — это настолько благодатная для сельского хозяйства земля по климатическим условиям, что наши кре­стьяне о такой и мечтать не могут. Что делать, СССР с гео­графическим положением не повезло очень крупно: ни мо­рей на границах, ни дождичка в мае.