Представляю себе, как, прочитав эти строки, потешают­ся мудраки: «Да разве наши тупые ваньки да маньки свобо­долюбивы? Вот американские джоны да мэри, те да, свобо­долюбивы!» Этот общемировой идиотизм насаждается под­властной США индустрией формирования общественного мнения. Именно она убеждает всех, что США — цивилизо­ванная страна свободных людей. Но кто пробовал их свободолюбие на зуб? Кто его испытывал? Кто скажет, сколь­ко надо убить джонов и мэри, чтобы все американцы под­чинились немцам, русским, китайцам, кому угодно, так же охотно, как они подчиняются людям с деньгами?

Ричард Никсон в одной из своих речей привел слова Андре Мальро о том, что США — единственная страна в мире, ставшая великой державой, не приложив к этому ни­каких усилий. А сколько усилий приложила она к отстаи­ванию своей свободы?

Вот и получается, что русских учат свободе те, кто не представляет, что это такое, для кого высшая степень свобо­ды и вершина цивилизованной демократии — демонстрация гомосексуалистов на главной улице города. Все равно как если бы пятилетний сопляк, умеющий удачно имитировать звук работающего двигателя, начал бы учить водить маши­ну водителя с сорокалетним стажем. И мы бы это поняли, если бы в органах формирования общественного мнения в СССР не было так много подобных имитирующих интел­лект сопляков и выживших из ума мудраков.

Повторяем, для создания механизма демократии важно, кто именно получает право давать команды. Здесь возни­кает противоречие между двумя силами государства: наро­дом и бюрократией. Собственно народ и его представители заинтересованы в том, чтобы команды поступали от ком­петентных и, главное, отвечающих за свои действия лиц. Государственная бюрократия заинтересована в том, чтобы все команды по защите народа поступали только от нее. (Правильные это будут команды или нет, это второй во­прос.) Ведь чем больше команд, тем больший контроль тре­буется за их исполнением, тем больше нужно бюрократов, тем выше доходы бюрократии, законные и незаконные. От этой аппаратной бюрократии зависят мудраки, следователь­но, в этом и их интерес.

В первой части книги я писал, приводя в пример ар­мию, что к делократическому, единственно верному спосо­бу управления люди приходят только тогда, когда оказыва­ются на грани уничтожения. Россия успела. Нельзя сказать, что все было организовано идеально, эмпиризм есть эмпи­ризм, но это было лучшее из всего, что имелось в мире.

Однако по мере того как жизнь в стране становилась безопаснее, мудраки затеяли изнурительную борьбу с делократической системой управления Россией, все более и бо­лее бюрократизируя ее, выскребая из нее заложенную рус­ским народом справедливость.

Еще раз напомню, что книга посвящена управлению людьми, все в ней рассматривается именно с этих пози­ций — история России, образ мыслей и дух россиян.

Внешне Россия выглядела, как другие страны. В ней был царь, при нем бюрократия, были крестьяне. Но свободолю­бие русских, их борьба с монголо-татарами привели к дело­кратизации отношений между людьми и к их изменению по сравнению с такими же отношениями на Западе.

Бюрократия везде одинакова, о царях мы, уже поговори­ли, теперь рассмотрим статус русских дворян и крестьян­скую общину.

Уже упоминалось, что русские, а подавляющая часть на­селения были крестьяне, считали народом, миром только себя и царя. Дворяне тоже были свои, ...но не полностью, они были как бы боевыми друзьями царя-батюшки, кото­рые помогали ему защищать семью. Поскольку дворяне шли за семью на смерть, у них были свои особые права, но все-таки они не были полноценными членами семьи, к ним на­звание «народ» не подходило. Это становится понятным, если вспомнить, что первоначально, в Средние века в роли царя и дворян выступали князь и его дружина. А дружину обычно набирали из разных княжеств, в понимании рус­ских — из разных семей.

Если русский попадал в армию, то его ставили в строй под командование дворянина. Дворянин водил его в бой, а в случае нерадивости в службе или быту давал команду его выпороть, что в те времена было обычным наказани­ем. В отношении личной свободы русского в мирной жиз-ни помещик имел столько же прав. Ни убить, ни посадить в тюрьму, ни судить своего крепостного русский дворянин не имел права, и само притязание на это было преступлением. Другое дело, насколько неукоснительно выполнялось это по­ложение, учитывая, что следствия по подобным преступле­ниям велись теми же дворянами. Но сама идея отношений между крепостными и крестьянами была именно такой.

Солдату, чтобы покинуть часть, нужно спросить раз­решения своего командира. И крестьянину, чтобы поки­нуть своего помещика, нужно было получить у него пас­порт. Крепостной мог заняться любым делом, в том чис­ле уехать за границу, стать купцом или промышленником на Аляске.

Дворянин служил России, он защищал ее, а это может только сытый и вооруженный человек. Ему это обеспечи­вали крепостные (на одного воина нужен был труд десяти семей) тремя способами. Они могли быть дворовыми, фак­тически членами семьи помещика. Они могли отрабатывать барщину, то есть работать за него оговоренное число дней в неделю. Они могли быть на оброке — платить дворянину определенную сумму и заниматься чем угодно.

Но надо постоянно помнить, что основная цель закреп­ления — обеспечить России вооруженного воина-дворянина. Поскольку это обеспечение так или иначе можно было оп­ределить в деньгах, дворянин при передаче своего крепост­ного другому дворянину получал за него деньги. Формально это выглядело как продажа. Но продают только свою соб­ственность кому угодно. Русский крепостной не был собст­венностью помещика и в отличие от западного крепостного не мог быть продан кому угодно. Только дворянину, и при­чем российскому. На Западе это было абсолютно по-друго­му. Там дворянин — мини-король, который порой имел ко­ролевскую власть над крепостным, включая право судебной расправы и казни. Естественно, что он полностью распоря­жался своей собственностью и мог продать ее кому угодно. Приведу цитаты о наших ближайших соседях — поляках, за­имствованные из «Истории кабаков в России» И.Прыжова, а им из подлинных документов: «В 1517 году князь Александр

Пронский и жена его милости княжна Федора Сангушковна выдали арендное условие благородному пану Бурлацкому и славному пану Абрамку Шмойловичу, жиду Турийскому, по которому они получили в аренду город и замок Локачи на три года за 12 000 злотых со всеми доходами, со всеми людь­ми тяглыми и нетяглыми, со всеми жидами и получаемыми от них доходами, с корчмами и с продажею всяких напит­ков, с правом судить крестьян и наказывать виновных и не­покорных по мере вины, даже смертью». Или так: «Григорий Сангушко Кошерский с женою отдают все свои имения, ни­чего себе не оставляя, славному пану Абраму Шмойловичу и жене его Рыкле Юдинне и его потомкам, со всеми дохода­ми, с корчмами, шинками и продажею всех напитков, с да­нью медовою, деревом бортным и с правом наказывать не­покорных денежною пенею и горлом карать».

Для русских это было немыслимо. Наверное, за всю исто­рию России был всего один подобный случай. Русский дво­рянин женился на француженке, не принявшей российско­го гражданства, и вскоре умер. Оказалось, что часть русской земли и часть народа принадлежат гражданину другого го­сударства. Это было чрезвычайное происшествие, которым занимался лично император.

Европейцам феодализм привил рабскую психологию и мировоззрение. Они, не понимая сути происходяще­го в России, могли предложить купить русских девушек для вывоза в гарем и удивляться, получая матерный ответ. Англичане, например, без всякого желания оскорбить пред­ложили Екатерине II продать русских солдат для войны в североамериканских колониях: покупали же они солдат ты­сячами по всей Европе. И им было совершенно непонятно, почему Екатерина рассердилась, а Потемкин разразился по­током слов, которые невозможно перевести на английский. Как рабу понять свободного русского?