- Ну и что ж. Я могу! - сказал, подбоченясь, усач.

- В другой раз... В другой раз, - ответил строго Лисица.

Он сорвал с машиниста пиджак, нахлобунил картуз и, запустив обе руки в кучу штыба, старательно, точно умываясь, помазал ладонями лоб и щеки.

Машинист влез на площадку, и "кукушка" разразилась тревожными воплями.

На дороге показался патруль.

- Как возьмете коней, отходите. Не ждите, - сказал тихо Лисица.

И вдруг, поднырнув под сцепления, закричал несуразным фальцетом насмерть перепуганного человека:

- Караул, грабят!

Два голоса разом спросили:

- Stop! Who is coming? [Стой! Кто идет?]

- Голубчик! Господин офицер, - закричал Лисица пронзительно. - Ваша японец? Не понимай. Ах, бяда! Бегите к мосту. Окружайте.

- What he's speaking? [Что он говорит?]

- ...Там они, фугасники... на мосту. Боже мой! Аж сердце зашлось.

Лисица забормотал скороговоркой. Голос его срывался от страха. Измазанный угольной пылью, в мятой фуражке и засаленной кожанке, он топтался перед начальником патруля и твердил, заикаясь:

- По-подъезжаю... г-гляжу... Бегит лохматый в борчатке. Бегит, значит что-то есть. Даю контрпар. Гляжу, на мосту еще четверо! Взорвут! Ей-богу, взорвут. Айда-те, господин офицер.

Строгий начальственный голос брезгливо сказал:

- He is drung. Немного поджидайт. What is barichatka? [Он пьян... Что такое борчатка?]

- Сам видел, в борчатке. Борода во! Морда красная. Из этих, из сопочников. "Зажмурься, кричит, отвернись, если засохнуть не хочешь", - а сам шашку прилаживает. Я, господин офицер, не могу. Я на кресте присягу давал... Как заору...

Лежавшие за насыпью толкали друг друга. Войдя в роль, Лисица суетился, хватал офицера за рукава, хлопал себя по ляжкам и говорил, говорил без умолку, умышленно вызывая десятки недоуменных вопросов.

В полсотне шагов от Лисицы под навесом по-прежнему стучали кони по кругу и пощелкивал стопор лебедки. Выдавали на-гора последнюю лошадь.

Наконец кто-то из японцев нетерпеливо сказал:

- Хорсо... хорсо... пойдемте за нами.

- Айда-те, господин офицер. Однако чего я сказал. Прижмут меня господа комиссары. Ей-богу, прижмут!

Суетясь, громко всхлипывая, Лисица повел патруль вдоль насыпи в сторону моста. Вскоре затихли и шаги солдат и плачущий голос "машиниста".

Кто-то, погасив улыбку, тревожно сказал:

- Огнем парень играет.

- Не ухватишь... Он скользкий.

...Стало почти светло. Горы вокруг рудника расступились, позеленели. Высоко над темными кронами деревьев зажглись перистые облака. С дальнего озерка уже летели в низину тонкогорлые кряквы.

Последним поднимали орловского метиса Серыша - старого, но еще крепкого, ходившего когда-то под верхами в отряде Шевченко.

Лошадь вела себя беспокойно. Еще внизу, едва ноги ее оторвались от земли, она стала жестоко рваться, стремясь освободиться от неловко затянутых лямок. От сильных рывков брезент спустился к задним ногам, голова Серыша перевесила туловище и несколько раз задела о бревна. Тогда люди, стоявшие наверху у лебедки, услышали стоны почти человеческой выразительности.

Освобожденный от ремней, Серыш встал, пошатываясь, точно под ногами кружилась земля. Ноздри его раздулись и окаменели. Выпуклыми, дикими глазами смотрел Серыш на светлеющие горы, на лица людей, и пепельная, увлажненная в паху шкура коня зябко вздрагивала.

Кто-то снял пиджак и закрыл Серышу морду. И вдруг ноги коня разъехались, он рухнул на бревна, покрытые угольной пылью. Бока его стали раздуваться с невиданной силой, точно Серыш только что вернулся с дальнего бега.

- Наглотался высокого воздуха... Сердце зашлось, - сказал хозяин пиджака.

- Разность давлений, - пояснил машинист маневровой "кукушки".

Не ожидая Лисицы, партизаны садились по коням. Все знали твердо: придет час, и матрос снова появится в шалаше из корья - рыжеусый, насмешливый, с упрямым подбородком, выскобленным по флотской привычке до блеска.

Вместе с партизанами уходили в тайгу коногоны. Нетерпеливый Андрейка, не ожидая команды, вскочил на Атамана, Ромасю достался Гусак, Савка выбрал горячую, легконогую Ночку. Гордый успехом операции, он заметно важничал: подбоченивался, подобно Лисице, и хмурил без надобности пушистые мальчишечьи брови. Подпрыгивая на голой лошадиной спине, он все время щупал с правой стороны пояс - отцовский, солдатский. Сюда Савка решил подвесить наган, который он сегодня получит в отряде. "А может, и маузер", - подумал он, поглядывая с завистью на деревянную кобуру соседа.

Маленький отряд выехал за ворота и на рысях стал спускаться в долину.

В тишине миновали копер, больничный околоток и лавку, но едва стали переезжать вброд мелкую и шумную Сицу, от шахты донесся негромкий треск, точно разгорались на костре сырые дрова. Наряд конной милиции подошел к переезду и, остановившись перед запрудой из вагонеток, открыл беспорядочный, редкий огонь по пустому сараю.

Отряд свернул в распадок, и сразу все смолкло.

На седловине, у старой смолокурни, остановились, чтобы подождать отставших. Андрейка, успевший уже несколько раз рассказать, как перехитрили упрямого конюха, пристал к Савке с просьбой показать грозный приказ, испугавший Прищепу. Посмеиваясь, Савка вынул из табачницы четвертушку плотной бумаги. Грянул смех. То был форменный документ со штампом, жирной печатью и лихо закрученной подписью: свидетельство участкового фельдшера о прививке оспы.

Стали подтягиваться отставшие. Грозная бумага пошла по рукам, вызывая остроты. Чуть важничая, Савка стал снова рассказывать, как подействовал на Прищепу "параграхв" с печатью, и даже изобразил служаку, ставшего перед бумагой "во фрунт".

И вдруг Савка запнулся: к привалу на Серыше, которого все считали пропавшим, подъезжал сам Прищепа. Старик сидел, растопырив толстые ноги в опорках, старательно отгоняя от лошади оводов. Рваный брезентовый плащ с капюшоном и холщовая торба показывали, что конюх собрался далеко.

Савка обрадовался и смутился:

- Дядя Захар... Вы с нами, в отряд?

Но Прищепа упрямо мотнул головой.

- А чого я там не бачив? - ответил он осторожно. - Я тилько з конями.