Я заварила чай и нарезала торт. Но чаю никто не хотел. Даже Зоя Павловна. Она жаловалась на соседей: "У вас, – говорит, – маразм!" А я ей: "Имею я право на маразм в своей квартире?!" Ее никто не слушал. Дядя Миша ловил кошку Лушу, чтобы повязать ей бант. "Раз ты не Карл, ходи с лентой!" Петр Петрович и Сережа спорили, разобьется ли изба, если ее с силой бросить на пол.

Я знала, что надо делать. Дрожащим голосом я затянула песню. Все подхватили. Убедившись, что все мирно поют, я стала носить в кухню грязную посуду, изредка стукаясь о торчащую из чулана раскладушку.

Вскоре Зоя Павловна запела цыганские романсы. Петр Петрович одобрительно заметил: "Шустрая старушонка!" Она страшно обиделась: "Свинство! Мне всего пятьдесят с небольшим!" Я едва их помирила. Оба они, к счастью, были в силах уйти домой. Дядя Миша был не в силах. Во-первых, его бы не пустили в метро. Во-вторых, он уже спал. Я расставила диван-кровать и уложила дядю Мишу рядом с Сережей-большим.

Потом я погасила свет, открыла форточку и ушла на кухню. Я хотела сразу приняться за мытье посуды и уборку, но вместо этого долго сидела за столом. Без всяких мыслей. Или, кажется, я думала о том, где мне лучше лечь: на Сережином диванчике или в кухне на полу?

Но потом я встряхнулась и занялась делом. Легла в два утра. Но ничего. Зато попраздновали. Все как у людей.

1960