— Да? — мрачно отозвался Старина, с которого столь контрпозитивный настрой немного сбил пелену, — Ну хорошо. Допустим. А что ТЫ предлагаешь?

Снова тяжело навалилось зимнее небо. Опять показалось, что и день, и молодость, и вся жизнь пройдут впустую, как и этот вечер.

Предложить пока действительно было нечего…

Подлинный след спящего единокрыла можно не заметить — но его нельзя не узнать.

Наиболее адекватным в разрезе единства формы и содержания принято считать земной след единокрыла — и в то же время он является наименее полезным с повседневной точки зрения. След, оставленный единокрылом на зыбкой почве никогда не выведет к самому единокрылу, в какую бы сторону по нему не идти. Таково исконно присущее ему свойство ортогональности в пространстве, и лишь наиболее искушенным охотникам под силу определить требуемые в этом случае углы атаки, тангажа и собственного вращения.

Немногим более практичным может оказаться в ряде случаев водный след единокрыла. Оставленный на гладкой, покоящейся поверхности жидкости, он сохраняется сравнительно дольше любых других аналогичных отпечатков. Аккуратно зачерпнутый в горсть, след истинно спящего единокрыла удерживает первоначальную форму на периоде полураспада порядка нескольких секунд и лишь затем, искрясь в лучах далеких и давно погасших звезд, медленно стекает с ладони прочь. Открывающееся зрелище, таким образом, почти полностью компенсирует все трудности своего достижения. Единственная же проблема заключается в том, что в месте водного отпечатка, несмотря на его абсолютную подлинность, единокрыла никогда не было — и с вероятностью девять в периоде никогда больше не будет. Это свойство его временной ортогональности, и охотник, подавшийся искушению, рискует заблудиться теперь не только в пространстве, но и во времени.

Следовательно, единственную ощутимую пользу может принести воздушный единокрылий след. Он не является «следом» в полноценном смысле этого слова, он никуда (и ниоткуда) не ведет и никем и никогда не был оставлен, по сути представляя из себя всего лишь статический турбулентный вихрь не ниже третьего порядка. Но если пристально смотреть сквозь него на небо, рано или поздно увидишь едва заметную и почти невесомую тень исполинского крыла…

…Так прошло несколько унылых дней. Одного из героев всё сильнее затягивал разбросанный частым бреднем по учебной неделе бермудский треугольник «война — война — профессор Падингтович-шоу», столь привычный уже по осеннему семестру. Курбский же, по праву рождения являясь суверенным гражданином пусть и дружественного, но все же независимого государства, «войны» не посещал — и теперь, коротая время в ожидании встреч с очередным продвинутым человеком, изыскал где-то готовящуюся вот-вот освободиться вакансию истопника в котельной, сутки через трое. Видимо, посещение выставки «Митьков» все же оставило некий глубинный след в его душе — и теперь Старина с увлечением знакомился с тем, как перевести подпитку котла с регулятора на байпас и прочей полезной и сообразующейся с его грядущим статусом матчастью. Великодушие старика простиралось настолько далеко, что он милостиво разрешил даже изредка подменять его на будущей службе. Короткий анализ, правда, выявил тот горестный факт, что, вопреки всем теориям вероятности, все его возможные дежурства в ближайшие два месяца выпадают аккурат всё на ту же «войну» — и теперь покинутый автор в состоянии глубокой депрессии тупо переключал каналы телевидения.

Между прочим, даже в самом факте ручного переключения сквозила дополнительная порция унижений. Они и понятно: еще свежи были недавние воспоминания о том, как Армеец, интенсивно осваивая льющийся на него денежный поток, приобрел себе новый японский телевизор, да не просто новый, а именно что с «пультОм». Это был удар, вынести который не каждому было под силу. Последовал еще один, возможно, уже последний щелчок, и на экране возникла милая дева, которая, не откладывая дел в долгий ящик, сообщила:

«Работа!!! Свободный график!!! Производство в домашних условиях!!! Специальных навыков не требуется!!! Заработок не ограничен!!! Спешите, спешите, спешите — предварительная запись по телефону…»

Призывные тезисы мя лучшего запоминания были продублированы криво набранными шрифтами — но, чёрт возьми, для немедленного взлёта с дивана хватило бы и одного из них. Работа! Навыков не требуется! В свободное время! Заработок не ограничен! Под все озвученные краевые и граничные условия мы, отбросив чувство ложной стыдливости, подходили идеально — и автор, дрожа от волнения всеми четырьмя конечностями, кинулся к телефонному аппарату.

Дозвониться удалось раза примерно с пятидесятого. Суровый женский голос на том конце, несколько не вязавшийся со светлым образом экранной фемины, продиктовал адрес, назвав сроком явки через неделю, и сообщил, что номер моего приглашения, которое по прибытии следует непременно назвать — три тысячи двести сорок девять. «Ишь оно, — подумал я, — ПРИГЛАШЕНИЕ… ПРИГЛАШАЮТ… ценят, значит, уже. Ну еще бы!» А вслух спросил, памятуя о бесконечной милости в Курбского в разрезе места истопника:

— А вдвоем можно? Я бы с другом пришел…

— Нет, — строго отрезали на том конце, — ПРИГЛАШЕНИЕ действительно только на одно лицо…

— Девушка! — взмолился я, — Хозяюшка!!! Умоляю — дайте, как говорится, два!!! Нам поврозь с ним никак нельзя, бо пропадем…

— Хорошо, — смягчились ТАМ, — В порядке исключения. Приглашение три тысячи двести пятьдесят. И имейте в виду — опоздавшие в зал не допускаются…

— Спасибо!!! — закричал я коротким гудкам и тут же принялся накручивать номер старины Курбского…

Тут внимательный, вдумчивый читатель неминуемо должен воскликнуть — как же так? Страницей выше автор искренне изумляется даже такому простому «девайсу», как всего лишь телевизионный пульт, а стало быть, мобильного телефона герои в те дни не только не имели, а даже, возможно, и видели-то его только в кинематографе. Проживал же адресат звонка, как тоже уже известно, в обычном, пусть и «старших курсов», но всё же общежитии, и, стало быть, никакого телефона и в помине…

И тем не менее, телефон БЫЛ. Местная линия, протянутая в комнату стараниями Митрича в момент бесплодного ожидания им контрольного звонка в голову от директора оздоровительного клуба то ли из Самары, то ли из Волгограда (хвала Митричу сотню тысяч раз, ибо без данного его Поступка вся эта история вряд ли бы случилась). Связь аппарат обеспечивал в основном только « исходящую », так как дозвониться на, я извиняюсь, «ресепшн», где глухая бабка-вахтерша перманентно дула чай или обсуждала с товарками очередные перипетии отношений просто Марии с негодяем Луисом-Альберто — в общем, дозвониться иной раз бывало непросто. Привычно прошамкав «Ась, милай? Шашнадцать тибе?», бабка, хотя и твердо знала, что этажей в общаге ровно пятнадцать, все-таки произвела требуемые манипуляции, и через мгновение я услышал голос своего любезного друга.

— Старина!!! — заорал я в счастливом исступлении, — Пойми — это Шанс!!! Это тебе не какая-то там торговля прессованным воздухом!!! Это конкретная вещь!!! Отечественный производитель, реальный сектор экономики, все дела!!! Едем!..

Эх — и были же счастливые деньки!!! Это сейчас «по умолчанию» считается, что раз есть «реальный» сектор — то, по-видимому, есть и «ирреальные», фантомные сектора, сегменты и даже целые «сферы», и всё такое прочее с упором на колеблющуюся цену барреля, тройской унции, «коротких» денег и долгосрочных государственных обязательств. А тогда? Тогда жизнь была ослепительно цветной — и черно-белой в то же время: доллар — это ХОРОШО!!! Рубль — это ПЛОХО!!! И единственно значимое число — это КУРС! А почем там этот «баррель», и сколько это в литрах — этого никто не знал, и никому это не было нужно!!! Вся экономика была сугубо реальной, сказочные богатства лежали прямо под ногами, и не было никаких сомнений, что взять их рано или поздно в том или ином объеме — всего лишь вопрос времени и небольшой толики везения.