Старина Курбский тоже не терял времени даром. Отыграв в своем безостановочном процессе самосовершенствования на одну ступеньку вниз, он вернулся к продвинутым людям исходного, первого рода, и разнообразные гуру, сэнсеи и джедаи вновь замелькали в его дельта-окрестности. Таким образом, процесс скорейшего обогащения со словами «Ладно, дотянем до весны, а там уж сессия, потом на сборы ехать, вот тебе и лето…» был отдан на усмотрение слепой воли Провидения. И, надо признать, указующий перст Судьбы не заставил себя ждать…

Каким ветром в тот день нас, да еще обоих сразу, занесло в родное научно-техническое заведение — теперь уже навсегда останется тайной. Гордый статус студентов аж четвертого курса в принципе позволял нам не делать этого примерно до середины апреля, когда умудренным опытом бойцам наступало время насыщать уже потрепанную ведомость всякими там зачетика-ми да экзаменчиками. То ли в футбольчик захотелось погонять с утра на родной коробке, то ли Курбский прельстился каким-то экстравагантным философическим спецкурсом — но, как бы то оно ни было, занесло. Впрочем, пребывание наше там надолго не затянулось, и первым же после «перерыва» электрическим поездом мы отбыли обратно в Столицу.

Народу в вагоне по рабочему времени буднего дня было пустынно. Выбрав лучшие места, мы уселись и, насупившись, стали ждать прихода очередной интеллектуальной «ломки». В привычной обстановке родных пенатов тяжкие мысли о полной нашей неплатежеспособности всегда отступали — но по въезде в город накатывали вновь. И тут в проходе неизвестно откуда материализовался человек по имени Владимир Рожаев…

Владимир Рожаев был когда-то нашим коллегой по факультету, но затем повышенные мыслительные способности сподвигли его на переход на другой, более передний край науки, и на какое-то время мы напрочь потеряли его из виду. Известен Владимир был как человек скользкий, причем как в переносном, так и в практически прямом смысле слова: при взгляде на его длинные, неопрятные волосы всегда складывалось ощущение, что если его за них схватить — он всё равно и непременно выскользнет. В силу этих обстоятельств мы не сильно все эти годы скучали по Владимиру — но и, однако, завидев, гнать его не стали, а даже наоборот, любезно пригласили сесть подле себя.

Произошел обычный разговор людей, которым, по большому счету, нечего сказать друг другу — то да сё, общие знакомые и какие-то занятные случаи из повседневности. Как бы между делом мы упомянули и про обуревавшие нас финансовые неурядицы — и вдруг Владимир воскликнул:

— Э! Да вы чего молчали-то раньше?! Надо же было меня сразу спросить!

— А что такое? — насторожились мы: в принципе, внешний вид Владимира, а также ряд других косвенных признаков, не давали нам поводов судить о нем, как о деятеле, уже оставившем указанные проблемы в далеком прошлом.

— Да у меня друг, одноклассник в бизнесе крутится, — пояснил Владимир, — В области рекламы. В принципе, ему люди нужны. Там у него в месяц можно двести баксов легко…

— На период раскрутки? — настороженно уточнили мы.

— Ну да, — искренне доложил Владимир, не знакомый, понятное дело, со всеми нашими приключениями в деталях, — там у него свободный график, в принципе. То есть, если больше работаешь, то больше и получишь, видимо…

Вмиг всё внутри нас затрепетало. Двести баксов!!! Двести!!! Баксов!!! ДВЕСТИ!!!

Надо заметить, что в среде наших однокашников в то время бытовало такое странное поверье, будто бы до двухсот долларов девушки любят за деньги, а свыше — уже за просто так. Ну, то есть, не в прямом, конечно, смысле натурального обмена денежных знаков на душевное расположение. А в том, что воздыхатель и претендент (согласно наших дремучих представлений), не имеющий покуда стабильных двухсот «гринА» в месяц, должен был более-менее регулярно приводить какие-то зримые доказательства своей финансовой стабильности и обоснованности претензий, а начиная с двухсот — уже нет. Само наличие этих самых «двухсот» уже служило для кандидата необходимым и достаточным пропуском в Лучший мир. Впрочем, в этой книге не будет ни слова о Любви — разве что о любви к деньгам…

Полученная нами непубличная оферта била наповал по всем направлениям и практически не имела видимых изъянов. Во-первых, двести долларов были суммой и в самом деле приличной, и «впрягаться» за них стоило даже в случае, так сказать, разового ими возобладания. А уж тем более — на регулярной основе! А уж еще тем паче — на «свободном графике»! Да еще, можно сказать — по блату!!! Плюс, само собой — «в области рекламы». Что это за «область», мы могли лишь догадываться, но было ясно, что сквозит за этим нечто ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ. Не исключено, что и КРЕАТИВНОЕ. То есть — практически по нашему профилю. Это вам, понимаешь, не дикарские скачки вокруг кипящего в котле «гермета», низкий класс которого не мог компенсироваться никаким денежным вознаграждением (ну, разве что ОЧЕНЬ большим). В «области»…

На холодную голову, конечно, нам следовало бы, коварно прищурившись, задать Владимиру только один, но самый важный вопрос — «А что же ТЫ сам, Вова? Твой же дружок, да еще одноклассник — что же САМ ты еще не трудоустроился на таких сказочных условиях? Да нам бы парочку таких дружков, да хотя бы одного на всех… дамы бы эх… мы бы ух!.. Мы бы… да двести долларов ЛЕГКО!» Возможно, получив ответ на этот вопрос, мы бы… но двести! Двести! Двести долларов! ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ ЛЕГКО!!!

— Записывайте телефон, — сказал Владимир. — Его зовут Сергей Оборотнян. Скажете, что от меня…

Предположение, что наименьшими хлопотами можно обойтись при охоте на впавшего в послеобеденную дрёму единокрыла — так и остается всего лишь заблуждением из целой вереницы подобных же ничем не обоснованных гипотез. Происходит это от крайне скудных представлений о том, в котором часу единокрыл обедает, что кушает за этим обедом, да и кушает ли он вообще, ибо в своем привычном ареале истинный единокрыл практически не имеет естественных врагов и, как следствие, не имеет и друзей. Или наоборот.

Тем не менее, если принимать в рассмотрение чисто временные рамки, то можно с некоторой уверенностью заявить: наиболее подходящим моментом для охоты на спящего единокрыла являются внутрисезонные погодные и климатические инвертивы. Термин этот, как, впрочем, и всё утверждение в целом, не имеет под собой прочной и внутренне непротиворечивой логической базы — но, во всяком случае, подкрепляется достаточным фактическим материалом.

Когда июнь оборачивается неожиданным утренним заморозком… Или низкое декабрьское небо вдруг прохудится теплым дождем… Когда в августе судорожно ищешь в шкафу шапку, но зато потом лето в октябре всё продолжается и продолжается, и ты каждую секунду боишься, что оно всё-таки кончится, а оно всё-таки не кончается… Когда сухая, простывшая земля ноября ждет снега и не может дождаться… потому что он вдруг выпадает в апреле, поверх первой, самой нежной листвы — знайте: это где-то неподалеку, ворочаясь с боку на бок и укутываясь в собственные перья, засыпает Единокрыл…

Вбежав домой, один из наших героев стремительно сбросил свое продвинутое пальтишко Lonsdale на рыбьем меху и, так и не стащив ботинки с запутавшимися от волнения шнурками, аки лев кинулся к телефонному аппарату. Дрожащими руками он развернул вынутую откуда-то из сердца заветную бумажку с номером. Номеров, кстати, оказалось сразу четыре: различались они крайней цифрой после запятой, а первые три «станции» указывали на то, что владелец их имеет своей штаб-квартирой помещение в районе среднего Ленинского проспекта. Это был добрый, обнадеживающий знак — по крайней мере, исключались съемные, однооконные «хрущевки» и разово арендованные под процесс вербовки дома культуры на рабочих окраинах столицы. С трудом попадая взмокшими пальцами в отверстия диска, наш герой кое-как осилил семь его оборотов и…

— Зе Москоу Стар ньюспейпер, хэллоу, глэд ту си ю! — раздалось в трубке настолько нежным девичьим голоском, что у героя от немедленного желания стать обладателем двухсот долларов США свело судорогой всё, что только могло ей свести. Одновременно из головы его тут же вылетело то немногое, что еще оставалось в ней от сданного полгода назад «госэкзамена» по условно разговорному английскому, и, с трудом ворочая вмиг пересохших языком, он прошептал: