Снежная гуща под ногами, черная, перемешанная с грязью, застывала, льдинки царапали голенища. Карманов морщился, жалея свои хромовые сапоги, но на дорогу вылезать не решался: замок громоздился над полем тупыми башнями и острыми шпилями и теперь, в сумерках, казался совсем близким. Лишь возле самого леса, в какой-нибудь сотне метров от него, Карманов не выдержал, вылез на дорогу, ровнехонькую, как танцплощадка, высушенную морозцем. Постоял на краю в готовности снова спрыгнуть в кювет. И два сопровождавших его солдата тоже вылезли, медленно, настороженно выпрямились. Тишина была какая-то звонкая, то ли льдинки потрескивали по всему полю, то ли под слабым ветром позванивали замерзшие ветки в близком лесу.

Они пошли, все убыстряя шаг, потом побежали. Пулемет застучал, когда все трое были уже за деревьями. Пули прошли высоко, не было слышно, чтобы хоть одна ударила в ствол или в ветку. Так можно стрелять либо спросонья, либо в стельку пьяным. «Ерунда!» — одернул себя Карманов. Не потому одернул, что такой уж невероятной была мысль, просто в этом случае намеченная им звукопередача частично теряла смысл.

Но возникшее ощущение, что тут что-то не так, не проходило. И когда уже в темноте они тащили через поле громоздкие громкоговорители, ложась после каждой пробежки, смутным раздражением все жило в нем это чувство напраслины. Нападавший за день тонкий слой мокрого снега смерзся, и наст кряхтел и вздыхал при каждом шаге.

Над замком вспорхнула белая ракета. Обледенелое поле заискрилось. Едва она погасла, как взлетела другая, красная. Затем — зеленая, желтая, снова красная. И непонятно было, какой смысл в этом фейерверке.

А пулеметы все не стреляли. Каждый раз, когда гасла очередная ракета, солдаты вскакивали и бежали в темноте сколько могли, стараясь подтащить громкоговорители как можно ближе. Потом солдаты отбежали в сторону, оставив старшего лейтенанта одного, спрятавшегося в неглубокой выбоине, где нельзя было даже встать на колени, чтобы не обнаружить себя.

Подключив микрофон, Карманов спрятал его за пазуху и стал ждать, когда немцы прекратят бросать ракеты. Он лежал на спине и глядел в небо. Низко висели звезды, одни дрожали в вышине, словно вот-вот готовы были сорваться, другие светили ровно и сильно. Великая тишь ощутимо заполняла пространство, не было слышно даже отдаленного грохота орудий, видно, фронт ушел далеко. На востоке светлело небо. Но это не было заревом пожара. Всходила луна.

— Achtung! Achtung! — потеряв терпение, сказал Карманов в микрофон и замер прислушиваясь.

Ракеты, словно испугавшись, сразу погасли.

Он приподнялся, сел поудобнее и поднес микрофон к губам.

— Achtung! Achtung! Deutsche Soldaten!

Неторопливо и спокойно он говорил о том, что русские армии ушли далеко вперед и сопротивление окруженных бессмысленно, говорил уверенно, заученно, как делал это уже много раз.

— …Единственное, что может спасти вам жизнь, — это сдача в плен. Не надейтесь на чудо оружие, обещанное Гитлером. Гитлер обманывает вас, как обманывал много раз прежде. «Я столько раз в своей жизни был пророком», — говорил Гитлер. Немецкие солдаты! Вам хорошо известны эти слова Гитлера. Что ж, возьмите и проверьте оправдалось ли хоть одно его «пророчество»?..

Дальше можно было говорить, даже и не думая, поскольку это было из листовки которую он знал наизусть.

— В октябре сорок первого года Гитлер пророчествовал: «Сегодня я могу сказать, что противник сломлен и никогда уже не поднимется». Красная Армия ответила «пророку» зимней битвой под Москвой. Потребуйте от фюрера отчета: сколько немцев погубил он под Москвой? В сентябре сорок второго года Гитлер говорил: «Мы ворвались в Сталинград, и никто не сдвинет нас с этого места». Красная Армия ответила «пророку» окружением и уничтожением шестой немецкой армии под Сталинградом. Потребуйте от фюрера отчета: сколько сгубил он немцев под Сталинградом?

Старший лейтенант замолчал на минуту, и сразу же, словно спохватившись, взлетели ракеты. Коротко простучал пулемет мельтешащие трассы скользнули высоко над полем, снова удивив такой неумелой стрельбой наугад. И опять все затихло.

— …О своих союзниках Гитлер пророчествовал: «Все надежды наших врагов, рассчитывающих разрушить наш союз, являются безумием». «Союзники» Гитчера ответили «пророку» тем, что один за другим порвали с ним чтобы спасти себя от катастрофы. Так выглядят гитлеровские «пророчества» и действительные факты. У Гитлера что ни слово — то ложь. Таков фюрер. Солдаты! Миллионы немцев, которые верили этому банкроту погиб ли понапрасну. Так погибнете и вы если будете верить ему.

Всплеснулась белая ракета, а затем еще и еще, ярко осветив весь этот громадный треугольник замок — лес — окраинные дома городка. И пулемет вдруг начал бить прицельно. Хлесткие шлепки пуль прошлись совсем близко. В следующий миг Карманову показалось, что его ударили по руке, по боку. Он упал в спасительную выбоинку, подумав сначала, что камнем ударило или куском льда, отколотым пулей. Но тут же почувствовал горячее в рукаве.

— Эй! — крикнул лежавшим неподалеку солдатам. — Ползите сюда, меня вроде бы ранило!

— Если не уверены, значит, не ранило, — отозвался спокойный голос.

— Отчего ж горячо-то?

— Мало ли от чего бывает горячо, — засмеялся тот же солдат. И спохватился: — Мы сейчас, сейчас мы…

Карманов терпеливо ждал, стыдясь позвать еще раз — вдруг ранение пустяковое, — и смотрел в небо. Над лесом расползалось бледное зарево лунного восхода.

Зревшее над лесом зарево медленно выдавило в блеклое небо багровый сгусток луны. Тимонин выругался: темноты, на которую ев рассчитывал, не предвиделось. Правда, и ракеты могли превратить ночь в день, но они загораются и гаснут. А луна!.. Все равно что днем атаковать — те же потери.

— Где там этот Штробель? — спросил он сквозь зубы.

Как он и думал, агитпередача только переполошила немцев — вон какой огонь открыли, закидали ракетами. Теперь офицеры не заснут, убоявшись, что солдаты будут слушать пропаганду, теперь уж не удастся незаметно подобраться к стенам.

— Пока не приходил, — ответил Соснин.

— Скажи, пусть разыщут.

Но тут он как раз и пришел, сам пришел, словно почувствовал, что долгое отсутствие беспокоит комбата. Темная фигура вынырнула из-за дома, заставив невольно насторожиться.

— Стой, кто идет? — как положено, окликнул часовой.

— Курт Штробель. Доложи командиру.

Через минуту он сидел возле печки, чинно сидел, не протягивая руки к огню, на довольно сносном русском языке спокойно рассказывал, где был да с кем говорил. И ничего хорошего не выходило из его рассказа: немки все больше сами расспрашивали о том, когда их будут выселять в Сибирь да что разрешат взять с собой. Когда же он заводил разговор о засевших в замке гитлеровцах, враз умолкали. Но все же ему удалось узнать, что замок специально приспосабливался к обороне, что там мощные стены и большие подвалы, в которых всю войну размещались какие-то склады.

— Они имеют много боеприпасы, — сказал Штробель.

— А входы, входы какие?!

— Входить цвай, два. Грос тор, во-ро-та, заложен кирпич, кляйн тюр, малый дверь — от река., Туда нельзя. Совсем нельзя. Там дети.

— Какие дети?

— Кнабе, юнге… маль-чи-ки, — выговорил он по складам. — Местная ди фрау, женщины страх, страшиться за свои мальчики..

— Вот сволочи! — Тимонин понял это так, что затворившиеся в замке фанатики взяли детей в качестве прикрытия.

— Они мобилизовать детей, все, кто могут стрелять…

— Мы с детьми не воюем. Но если они будут стрелять, то и мы будем. Вы им сказали об этом?

— Я сказал. Они вам не верить. Пропаганда доктор Геббельс.

— Геббельсу верят, а нам нет?

Штробель промолчал Трещали дрова в печке. В оконце сарая вливался лунный свет, пробивал пелену табачного дыма, споря со светом фонаря «летучая мышь», висевшего под потолком.